Он набирает четырехзначный пароль и с помощью устаревшей панели со стрелочками находит большую иконку под названия «Цифровые фотографии». На малюсеньком экране появляется зернистая фотография истощенной серой собаки.

– Уолли, – спокойно сообщает Эндсли, показывая мне экран. – На пару недель он стал настоящей легендой Нью-Йорка. Он жил в Центральном парке, но иногда выбегал на улицу, чтобы попытаться добраться до магазина с продуктами на другой стороне. Он прятался от службы по отлову животных. Машина, в которой я ехал, сбила его. Я отвез его к ветеринару – не спрашивай почему – и с тех пор мы неразлучны. Валери считает, что именно поэтому он, будучи голодным, бросается на всех и вся. Наверное, его мозг размером с горошину отождествляет физический дискомфорт с положительным исходом.

Это за гранью реальности. Могущественный Н. Е. Эндсли показывает мне фотографии на телефоне? Горячечный бред – вот что это. Я умираю, и, видимо, только это и способен выдать мой мозг на смертном одре.

«Дженна. Лучше покажи мне Дженну», – думаю я, но Эндсли забирает телефон и нажимает на кнопку еще пару раз. Он показывает мне новый снимок – корявое дерево.

– Это дерево росло на заднем дворе дома, в котором я вырос. Раньше я взбирался на него по маленькой расщелине в форме буквы V, видишь? Я сидел на нем и записывал в блокнот рассказ за рассказом. Шаблонные повести, полные стереотипов, но они мне нравились. Я терпеть не мог находиться в доме. Иногда, правда, достаточно редко, отец даже выносил мне сэндвич, чтобы я смог пообедать на дереве.

Щелк, щелк.

– Здесь нет особой истории, просто мне понравилась эта подставка для ног. Я увидел ее в антикварной лавке и задумался, кто ее вырезал и нарисовал на ней узор и как она оказалась в этом захолустном магазине. Как же глупо, – вырывается у него.

Киты рассеиваются, и их место занимает странный поворот событий. Фотографии полностью овладевают моими мыслями, а Н. Е. Эндсли уменьшается до размеров обычного парня всего лишь на год старше и на пару дюймов выше меня, который сидит на полу в комнате, отделанной под его собственное художественное произведение. Метания разума утихают, и я пытаюсь насладиться каждой минутой этой встречи. Уверена, что она станет последней вследствие моей незамедлительной смерти от галлюцинаций.

Я подвигаюсь чуточку ближе, но у меня не хватает смелости, чтобы прикоснуться к его руке, хотя и предполагаю, что либо один из нас, либо мы оба бестелесны.

Он поднимает на меня взгляд, но ничего не говорит; на экране появляется следующий снимок.

– Это Алекс на Таймс-сквер. Он приезжал ко мне… когда я жил там, в Нью-Йорке.

Алекс сияет, укутанный в шарф и с натянутой на голову шапкой, а на его круглом лице комично выделяются большие хипстерские очки. Я собираюсь отпустить комментарий об очках – сегодня он был не в них – но еще не обрела дар речи. Эндсли всматривается в мое лицо и слабо улыбается.

– Он купил их на улице, – говорит парень. – По большей части, чтобы побесить меня. Все время ходил в них, пока был там.

Он забирает телефон и нажимает на кнопки, вероятно, в поисках новых снимков, чтобы показать мне. Только тут я замечаю, что прекратила рыдать.

Хочу поблагодарить Эндсли, но вместо этого спешно собираю воедино факты о его странной авторской жизни: раскладушка, качественные джинсы, слегка запачканные грязью на коленях, и множество фотографий, которые он бережет.

Я задаюсь вопросом: что, если он просто отвлекает меня от мыслей о подруге? Что, если он не хочет разговаривать о ней?

Чувствуя, что начинаю себя накручивать, быстро произношу:

– Спасибо за фотографии.

Он не отрывает взгляд от телефона.

– Не за что.

В воздухе повисает «пожалуйста», которое он так и не произносит, так что мы продолжаем сидеть в тишине.

Пытаясь изучить всю фреску, я откидываю голову назад, но мне удается разглядеть только верхушку маяка, над которой со шкафа пятном висит фонарь.

Будь здесь Дженна, она бы уже давно раскрепостила и себя, и Эндсли.

– Можно увидеться с тобой завтра? – обращаюсь к маяку, боясь смотреть в глаза парня в случае отказа. – Когда мы оба проснемся?

Мой взгляд останавливается на нарисованных волнах, беспокойно бьющихся об основание неровного холма, на котором установлен маяк. Где-то, не успев возникнуть, умирает совершенно новая стая китов. А все потому что Н. Е. Эндсли – автор моих любимых книг, который, может быть, признает существование Дженны – снова вздыхает и произносит:

– Возможно.

От удивления выпрямляю спину, и мы долго смотрим друг другу в глаза; причем он свои осмотрительно сужает. Его взгляд можно воплотить в серо-синем ужасе шторма, а мой – в голубом океане, поднимающемся ему навстречу.

Я хочу точно решить, где и во сколько мы завтра встретимся, но будет ошибкой давить на Н. Е. Эндсли. Ведь штормы сами себе хозяева.

Он упорно смотрит на меня. Интересно, какие миры он видит в моих глазах?

Догадывается ли он, что иногда в тиши своих мечтаний я представляю себя в Орманских лесах? Что хожу по следам девушек, пока рассказы о них не станут обо мне. Если он это знает, то видит, что мир в моих глазах выглядит как живая библиотека, несмотря на то, что книги перестали со мной общаться.

Эндсли молча встает и случайно ударяет локтем мое колено. В тишине его приглушенные шаги практически не слышны. Но когда он доходит до середины коридора, я обретаю дар речи.

– Так ты расскажешь? – спрашиваю я, вскакивая на ноги. – О Дженне? И, – не могу не удержаться, – может, о «Хрониках»?

Я все еще в комнате, но слышу, как он останавливается на вершине лестницы. Никакого ответа. Ощущаю, с какой мощью собирается шторм, поэтому исправляюсь.

– Ладно, никаких «Хроник». Но… расскажешь, что тебе говорила Дженна?

Выйдя в коридор, я едва различаю его фигуру на лестнице: спина прямая; голова опущена, будто он ищет что-то упавшее; левая рука покоится на перилах; пальцы отстукивают ритм. Эндсли – человек-компьютер, рассчитывающий риски и выгоды. Он молчит, но опять же не отказывает.

– Итак, мы увидимся завтра? – подталкиваю я.

Я перехожу границу. Несмотря на то, что я приближаюсь к лестнице, он не отвечает и не смотрит в мою сторону, а просто с привычной легкостью сбегает по ступеням.

Наблюдаю, как он открывает входную дверь, чтобы уйти, и меня терзает предчувствие, что это последний раз, когда я вживую увидела Н. Е. Эндсли. Не перестаю думать о его встрече с Дженной, его книгах, фотографиях на его телефоне. Я настолько погрязла в своих мыслях, что практически не замечаю его голос, переплетенный со звоном висящих на входной двери колокольчиков.

– Возможно.

Утром меня приветствует кофейный аромат, тянущийся из кафе в гостевую комнату. Желудок давно забыл о вчерашнем сэндвиче и теперь заставляет меня подняться с уютных подушек и сбитых простыней, чтобы позавтракать. Заснула я в одежде: трениках и ботанской рубашке, отчего она измялась больше обычного. Кто-то принес мою сумку из машины и аккуратно положил на нее ключи. Я бросаюсь к ней. Мой драгоценный сто первый экземпляр внутри, завернут в кухонное полотенце и закрыт в огромном защитном чехле. При виде его у меня вырывается облегченный выдох, и я не свожу с него взгляда, пока переодеваюсь в джинсы и чистую футболку.