Фрэнсис с изрядным оживлением продолжила:

— Оливия будет счастлива, когда узнает, что ты участвуешь в этом деле. Она тобой очень интересуется, Джон, — лукаво заметила она. — Ведь ты уже год как разошелся с женой, но все еще не прилепился к другой женщине. У меня это тоже вызывает недоумение. Ведь ты говоришь, что боишься жить один.

— Но еще больше я боюсь жить не один. Я ведь знаю, что и следующей будут нравиться кинофильмы и телевизионные новости! А я не уверен, что смогу влюбиться еще раз, — жалобно сказал он. — К сожалению, все эти восторги, вероятно, принадлежат прошлому.

— А что, по-твоему, чувствует женщина моего возраста?

— А что бы ты сказала, — поддразнил ее Йоссарян, — если бы я тебе сообщил, что влюбился в сестру-сиделку по имени Мелисса Макинтош?

Френсис приняла предложенную игру.

— Я бы тебе напомнила, что в нашем возрасте после второго уикэнда от любви обычно мало что остается.

— А еще я испытываю влечение к привлекательной блондинке из Австралии; ее зовут Анджела Моркок, и она снимает квартиру вместе с Мелиссой.

— Ну, в эту я и сам мог бы влюбиться, — отважился вставить Патрик. — Ее действительно так зовут? Моркок?

— Мор.

— Мне показалось, ты сказал Моркок.

— Нет, я сказал Мор.

— Он сказал Моркок, — укоризненно сказала Фрэнсис. — И я бы предъявила тебе обвинение в безжалостном использовании невинных молодых трудящихся девушек для развратных целей.

— Она не невинна и не так уж молода.

— Тогда ты мог бы с таким же успехом начать волочиться за одной из наших вдовушек или разведенных дам. Ими можно манипулировать, но использовать их в своих целях — никогда. У них есть адвокаты и финансовые советники, которые никому не позволят втирать им очки, так как делают это сами.

Патрик скорчил гримасу.

— Джон, а как она разговаривала до поступления на сцену?

— Именно так, как я знаю. Некоторые люди сказали бы, что тебе повезло, Патрик, потому что ты женат на женщине, которая говорит одними афоризмами.

— И нас на это провоцирует.

— Это божественно.

— Дорогая, фу, какое говно.

— Милый, это непристойность, какую Джон никогда не позволил бы себе в присутствии нас двоих.

— Со мной он позволяет себе всякое.

— И со мной тоже. Но никогда в присутствии нас двоих.

Патрик бросил удивленный взгляд на Йоссаряна.

— Это правда?

— Клянусь своей задницей, — рассмеявшись, сказал Йоссарян.

— Так ты все разузнаешь? О нашей свадьбе в автобусном вокзале?

— Я отправляюсь прямо туда.

Рядом с отелем не было свободных такси. В конце квартала располагался Похоронный дом Фрэнка Кэмпбелла, зловещее заведение, старающееся угодить как можно большему числу отошедших в мир иной выдающихся жителей города. Перед дверьми этого заведения два человека, один в скромной одежде служащего, а другой — плебейской наружности с рюкзаком и туристской палкой, не поделив что-то, молча напирали друг на друга грудью, и ни один из них не взглянул на Йоссаряна, когда тот поднял руку и остановил такси.

Здание, в котором располагался офис М и М, куда Йоссарян собирался зайти позднее в тот же день, представляло собой сооружение средних размеров в японском комплексе недвижимости, известном теперь под названием Рокфеллеровский центр. Прежде здесь располагались журналы «Тайм» и «Лайф» и штаб-квартира издательства «Тайм Инкорпорейтед», компании, куда давным-давно — и в это же здание — поступил работать сочинителем рекламных текстов Сэмми Зингер, который незадолго до этого оставил преподавательскую работу в Пенсильвании, не согласившись подписать присягу на лояльность, из-за чего ему отказали в месте, приносившем всего три тысячи двести долларов в год; здесь же он встретил женщину, которая пять лет спустя стала его женой. Гленда была на год старше Сэмми, что было бы неприемлемо для его матери, будь она все еще жива, к тому же Гленда не была еврейкой, что могло бы расстроить его мать еще больше.

И Гленда уже успела побывать замужем. У нее было трое маленьких детей, один из которых, к несчастью, был обречен стать шизофреником, нередко впадавшим в пограничные состояния, человеком слабой воли, склонным к наркотикам, одержимым навязчивой идеей самоубийства; у двух других оставшихся в живых детей вскоре обнаружились особенности, грозившие с чрезвычайно высокий степенью вероятности развиться в новообразования. Единственным несчастьем своего долгого супружества Сэмми считал его трагическое и внезапное окончание. У Сэмми не было никаких твердых убеждений относительно присяги на лояльность, у него вызывали глубокую антипатию лишь люди, ее пропагандирующие. Точно так же относился он к Корейской и Вьетнамской войнам — он особо не сочувствовал ни одной из сторон, но непреодолимое отвращение у него вызывали демагоги в обеих политических партиях, нахально требовавшие, чтобы он думал так же, как и они. Он невзлюбил Гарри Трумена после упоения его победной предвыборной кампанией в 1948 году, а потом уже не интересовался ни Эйзенхауэром, ни Никсоном. Кеннеди интересовал его не больше, чем Эйзенхауэр, и он перестал участвовать в голосовании на президентских выборах. Вскоре он прекратил голосовать вообще, и в дни выборов испытывал высокомерную снисходительность по отношению к другим. Гленда прекратила голосовать задолго до того, как познакомилась с ним, и находила всех претендентов на высокие кресла вульгарными, скучными и вызывающими отвращение.

Его начальная ставка в журнале «Тайм» составила девять тысяч долларов в год, почти в три раза больше, чем он зарабатывал бы преподавателем в колледже, а кроме того ему предоставляли месячный отпуск летом. В конце своего третьего года работы там он с признательностью обнаружил, что от щедрот компании-работодателя имеет накопления в пенсионном фонде и фонде участия в прибылях. Получив, благодаря закону о правах ветеранов войны, университетское образование, оплаченное федеральным правительством, и устроившись на работу в знаменитую фирму, известную во всей стране, он, по всем меркам своих друзей детства с Кони-Айленда, уже в двадцать пять лет добился выдающихся успехов. Переехав в собственную квартирку на Манхеттене, он чудесным образом вознесся в поднебесный элитарный мир, и даже Лю Рабиновиц стал поглядывать на него с некой почтительной завистью. Сэмми нравился этот окружавший его мирок, нравилась его жена. Обзаведясь семьей, он любил свою жену, своих приемных детей и, пока оставался с Глендой, ни разу не ложился в постель с другой женщиной, во что никак не мог поверить Лю.

Работая в Нью-Йорке, Сэмми впервые в жизни оказался среди республиканцев. Семейное воспитание и университетские годы утвердили его в мысли о том, что только бандит, социопат или неуч может пойти в республиканцы. Но его коллеги были образованны и ничем не напоминали бандитов или социопатов. На долгих ланчах он пил мартини с другими служащими компании, в течение нескольких лет нередко ночами покуривал марихуану со старыми и новыми друзьями, сокрушался, что некоторые из его прежних знакомых по Бруклину пристрастились к героину. Христиане, с которыми он пил виски и курил марихуану, никак не могли поверить, что среди еврейской молодежи из нью-йоркского Бруклина могут быть наркоманы. Он возил друзей из Манхеттена в Бруклин, показывал им местных наркоманов, потом они ели моллюсков на Шипсхед-Бей и хот-доги на Кони-Айленде, прыгали с парашютной вышки, катались на колесе обозрения и смотрели, как другие, набравшись храбрости, носятся на русских горках, от одного вида которых захватывало дух. Он водил их в парк «Стиплчез» Джорджа К. Тилью. При свете дня и по ночам он ложился в постель с молодыми женщинами, которые пользовались контрацептивными колпачками и мазями, и все никак не мог преодолеть себя и покончить с этим. В отличие от своих друзей детства, он женился не сразу же, вернувшись с войны живым, а лишь почти к тридцати годам. Нередко он был одинок в своей холостой жизни, но почти никогда не чувствовал себя несчастным.