Лексий посмотрел на яркую пурпурную краску, растекающуюся по груди мальчишки, смешавшуюся с его кровью, и передернул плечами. Это единственный узор, который наносили не черной краской, как обычно, а пурпурной. Вещество это добывали из органа пустынного монстра и смешивали с соком священного дерева. Хранилось оно годами, потому что использовалось крайне редко. Дерево жизни. Дерево предков. Лексий нахмурился, узрев представшую перед глазами картину священного сада. «Дерево заключения договоров», как его называли жители Стекляшки. Росло оно на нейтральной территории, в священном месте, где спокойно могли встретиться хуман с меченым без опасения за свою жизнь. Ствол того дерева настолько велик, что обхватить его могли только пятеро, взявшись за руки. Крона его так широка, что может поместить в своей тени все племя Ковчега и даже больше. А сок словно кровь, вязкий и такой же алый, обладал чудесными свойствами исцеления ран, но всегда оставлял свой след в том месте, на котором применялся. Откуда появился тот сад, никто не знает, но мудрейшие Господа говорят, что это наследие далеких предков, один из оставшихся даров первого мира. Они тщательно следят за сохранностью каждого растения в нем, всегда посещают это место и подолгу говорят с Хранителями.

Хранителем назначается избранный при обряде взросления, без разницы, какого до этого ты был племени. Став Хранителем, ты уже не меченый и не хуман, ты избран следить за священным садом. Лексий вспомнил, как подслушал разговор своего отца с шаманом о том, чтобы тот попросил предков выбрать его младшего сына в Хранители. Идя на обряд становления, Лексий был уверен, что шаман выполнил просьбу, и теперь ему придется всю жизнь сидеть на одном месте, возиться в земле, позабыв вкус сражений и крови. И женщины… он никогда не познает ее тело, потому что Хранители полностью отдавали себя только саду. Они должны быть чисты, как дети. Было очень грустно, и он намеревался ослушаться, сбежав из Стекляшки. Лексий собирался самостоятельно пересечь опасные чистые земли в поисках другой пустоши. Он слышал, что их много, и надеялся найти хоть одну. Этот поступок – натуральное безумие, потому что всяк и каждый знал – в зеленых землях жители пустоши долго не живут. Но… лучше смерть, чем такая жизнь – так думал тогда юный паренек перед своим обрядом становления. Предки всезнающи, предки все слышат и даже мысли. Видимо его услышал Гурд Великий и пометил своим знаком непокорного искателя приключений. Отец тогда пришел в ярость на шамана, и вскоре тот скончался, свернув шею на ступенях.

«Несчастный случай, – сказал тогда отец, разглядывая на своем блюде мясо прежнего шамана, – все во власти предков», – ухмыльнувшись, произнес он, словно с издевкой.

– Все во власти предков… – лишь губами беззвучно произнес Лексий.

В течение нескольких лет погибли три его брата в набегах на хуман, четвертого задрал глот – совершенно нелепая смерть, а отец скончался от простого кашля.

«Все во власти предков, и наша жизнь тоже, Лексий», – шептал он тогда на смертном одре, харкая кровью, и не было в тех словах больше издевки, лишь сожаление и страх перед переходом в иной мир. После кончины родителя двое оставшихся братьев возжелали избавиться от младшего, но просчитались. Лексий оказался быстрее, сильнее и хитрее их. Таким образом отвоевав себе трон, он лишился всей своей семьи.

И вновь мысли стареющего правителя Ковчега вернулись к его собственному обряду. Как пережил ту боль нанесения первого узора, он и сам не знает, но стоило лишь раз вскрикнуть, как его тут же принесли бы в жертву Гурду Великому, как недостойного носить его знак. Впоследствии этих узоров на тело правителя нанесено было великое множество, но черного цвета знаки несравнимы по болевым ощущениям с пурпурным. Редко Гурд указывал на юношу при обряде, но еще реже оставалось выживших после него. Тот день Лексию не забыть никогда при всем своем желании.

* * *

Калину виделись кошмары – бред, перемешанный с явью. Хотелось кричать, но все происходило как во сне, когда бежишь, а ноги ватные, кричишь во все горло, а на самом деле лишь стонешь еле слышно. Вот и сейчас с его губ срывался слабый стон. Закончив работу, Шаман налил в пиалу отвара и напоил им мальчика. Спустя пару минут Калин начал приходить в себя. Во рту он чувствовал противный горький вяжущий привкус, левое плечо болело, словно при переломе, а кожа просто пылала огнем. Калин скривился от боли и попытался сесть более ровно, оторвав спину от ложа. Скосив вниз глаза, он рассматривал фиолетового «кракена» на своей груди.

– Нравится? – поинтересовался шаман совершенно иным, совсем не хриплым голосом. Калину показалось, что теперь перед ним не сухой старик, как он мысленно представлял себе колдуна без маски, а средних лет мужчина. – Теперь каждое твое достижение или победа будут отмечаться на теле новым рисунком. Все твои свершения, жизненные события, радости или горе на века останутся в истории для потомков, если конечно ты удостоишься такой чести.

Калин вскинул бровь.

– С меня что, шкуру потом снимут и на стенку приколотят?

– Если заслужишь. Поднимайся. Вот твоя кровь, – вынув из-под ритуального ложа глиняную посудину, шаман всунул ее в руки Калина.

Калин заглянул внутрь. Темная жидкость слегка переливалась перламутром.

– Это точно кровь? – с подозрением взглянув более пристально, прищурил он глаз и даже принюхался. – И что мне делать с ней?

– В святилище сходишь потом и дар предку, чей знак на тебе, преподнесешь. Иди к родичу своему, он все расскажет, как делать надо.

Калин направился к Хузару, а шаман – к вождю. Они беседовали довольно долго, но очень тихо, и мальчик, ничего не расслышал из того разговора. Понятно же, что речь о нем, и от этого желание знать давило душу. Неизвестность нервировала. Пугала. Злила.

Пока Калин напрягал уши, пытаясь разобрать, о чем говорит вождь с «Длинным», Хузар рассказывал про то, как с достойных воинов снимают кожу, выделывают ее и хранят в святилище. Там же хранятся и их черепа, которые впоследствии используют при различных ритуалах, а по узорам читают о жизни Великих. Каждый житель Ковчега мечтает попасть после смерти в святилище, но удается это мало кому. Все это Калин слушал так, в пол-уха, больше переживая не о далеком будущем и своей изукрашенной шкуре, приколоченной к стене, а о дне сегодняшнем и о планах вождя на его счет. Тарна, судя по ее виду, тоже была вся во внимании, но ей, в отличие от Калина, беседа та была вполне слышна.

– Черт, – зло буркнул паренек, окончательно расстроившись из-за неведения.

Хузар вопросительно на него уставился и, видя, что мальчишка пялится в сторону правителя и совершенно его не слышит, треснул того по уху.

– Ай! – вскрикнул Калин от неожиданности. – Сдурел?!

Беседующие у трона, замолчав, обратили свое внимание на тихую потасовку. Хузар, заметив взгляд вождя, вытянулся в струнку, но тут же расслабился, получив одобрительный кивок.

– Что ты понял из услышанного? – спросил Хузар, угрожающе повиснув над мальчиком.

– Что такими темпами через год на мне места живого не останется, – хмыкнул Калин в ответ. – Весь засинюсь к чертовой матери, а когда ласты склею, меня выпотрошат и шкурку мою приколотят к стенке для поучительного обозрения будущих поколений.