Исторический Петербург избежал уничтожения с первыми заморозками осени 1916 г. — Кронштадтское жандармское управление раскрыло и сорвало планируемую операцию, и один из «воздушных замков» Людендорфа рухнул, словно карточный домик. 31 августа ст. ст. было отдано распоряжение о «ликвидации» повстанческого движения и в ночь с 8 на 9 сентября произведены аресты представителей «Главного коллектива Кронштадтской военной организации РСДРП», в том числе С. Г. Рошаля. После продолжавшегося несколько недель судебного процесса, которым большевики воспользовались для мобилизации рабочих столицы, главных зачинщиков 26 октября приговорили к сравнительно мягким наказаниям, дабы не раздражать общественное мнение. Ради защиты подсудимых большевистский Петроградский комитет вывел на улицы (по советским данным) 130 тыс. рабочих, объявивших однодневную предупредительную забастовку, и полностью остановил работу на 50 крупных предприятиях.

Чтобы извлечь максимум пользы из воздействия петроградского процесса на солдат и матросов местных и соседних гарнизонов и баз, большевики усиленно обрабатывали новыми пропагандистскими средствами и столичный пролетариат. Агитация велась чрезвычайно широко и «осенью 1916 г.» (магическое словосочетание для большевиков) действительно вызвала «сильный подъем», прогнозировавшийся с конца августа. Октябрьская забастовка не случайно, с большевистской точки зрения, «очень близко напоминала предвоенные политические выступления рабочих»: Ленин постарался восстановить «преемственность с прерванным в июльские дни 1914 года движением» и продемонстрировать «первое за время войны открытое выступление рабочих против старого порядка»[2044].

В декабре 1916 г. «В. К. [военный комитет] с.-д. партии» выпустил листовку к «товарищам матросам», снова носившую приметы почерка Ленина и опубликованную им во втором «Сборнике „Социал-демократа“»[2045]. В ней автор, до тех пор не выказывавший особого сочувствия к сражающимся и гибнущим соотечественникам, сокрушался о несчастьях родины и участи ее матросов и солдат, которых российское (!) «правительство подставило под немецкие громадные пушки, бесчисленные пулеметы и удушливые газы». Это правительство, мол, «начав войну с Германией, рассчитывало… разбив Германию, закрепить» свою внутреннюю и внешнюю власть. И теперь оно «воюет на два фронта: с одной стороны с Германией для внешних своих властолюбивых целей, а с другой — с пролетариатом-народом, истекающим кровью…»

Это первое вышедшее из-под пера Ленина указание на войну на два фронта, которую он и его работодатели в новом германском ВК намеревались в следующем году с обратным знаком развернуть в России! Листовка призывала матросов и рабочих объединиться в «могучую грозную лавину» и приветствовала такое «объединение для борьбы против изменнического, кровавого, полунемецкого [!] правительства… до его окончательного уничтожения». Популистский намек на членов правительства, имевших немецкое происхождение, был сделан с тем, чтобы обернуть на пользу собственной партии растущие в армии, на флоте и среди населения России антигерманские настроения, а заодно отвечал заинтересованности Людендорфа в разоблачении и устранении наследия 2-го ВК в российском административно-государственном аппарате.

Активизация большевистской пропаганды с целью разложения войск с конца 1916 г. все сильнее беспокоила российское командование. Правда, судя по исследованию настроений рядовых и офицеров Западного и Северного фронтов, представленному Совету министров в начале 1917 г.[2046], действительно пугающих масштабов она тогда еще не достигла. Исследование констатировало растущее недовольство министрами (помимо развала системы снабжения) и упомянуло множащиеся слухи о прогерманских симпатиях при дворе и в правительственных кругах, вплоть до подозрений измены на самом верху. Но его авторы нашли мало доказательств организованной подрывной деятельности в войсках. Однако лица, тесно соприкасавшиеся с армией в ее повседневной жизни, видели в тот период серьезную напряженность между солдатами в тылу, особенно резервистами в больших городских гарнизонах, и на передовой, отмечая управляемую чужой рукой радикализацию гарнизонов. Великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор артиллерии, сообщая в письме брату Александру, что подготовка к весеннему наступлению идет своим чередом и войска все как один готовы к последней атаке на германского врага, делал оговорку: «Немцы могут быть спасены… если спровоцируют у нас революцию в тылу»[2047].

В эти последние недели 1916 г. парижское заграничное отделение охранки обнаружило, что эмигрантские лидеры антигосударственных российских партий зачастили в зарубежные представительства центральных держав. В особенности наблюдения, которые вели с 1915 г. руководители штаба агентуры парижской охранки Анри Бинт и Альбер Самбен[2048], показали целенаправленное повышение активности Ленина с пренебрежением прежними формами строгой конспирации. Растущее нетерпение, с каким он и другие вожаки революционных партийных групп в эмиграции предвкушали день, когда они смогут наконец взяться за дело на родине, очевидно, заставляло их отбросить привычную осторожность в общении с иностранными хозяевами и строить совместные планы на 1917 год при личных встречах с посольскими чиновниками, отвечавшими за сотрудничество с ними. Эти наблюдения побудили парижскую охранку к усиленному надзору за передвижениями Ленина. Из донесений агентов следовало, что у Ленина какие-то особые планы на 16 (29) декабря, когда он собирался ехать в Берн[2049]. По распоряжению Департамента полиции парижская охранка установила за ним круглосуточную слежку и в результате получила отчет о полуторадневном пребывании Ленина в германском посольстве в Берне 28–29 декабря 1916 г.[2050] Согласно отчету, он покинул цюрихскую квартиру на Шпигельгассе ранним утром 28 декабря «с маленьким чемоданчиком в руке» и поехал поездом в Берн, где в 10 часов вошел в отель «Франция». Через полчаса вышел из отеля и первым же трамваем отправился в отдаленный городской квартал Фосс-оз-Урс, где после нескольких попыток оторваться от слежки в 11.30, конспирируясь, исчез в здании германского посольства. Покинул он его только на следующий день, 29 декабря, в 16 часов, в спешке минут на пятнадцать вернулся в отель и вскоре сел в обратный поезд на Цюрих. Из этих сведений и результатов аналогичных наблюдений за передвижениями Троцкого Бинт сделал вывод, «что Ульянов, он же Ленин, так же как и Бронштейн, он же Троцкий, являются агентами: первый — Германии, а второй — Австрии»[2051]. Исследователь биографии Ленина А. А. Арутюнов увидел подтверждение слов Бинта в документе, который он нашел в делах ленинского архива, — справке об открытии Цюрихским кантональным банком счета на имя Ленина как раз 28 декабря 1916 г.[2052]