полезных, но все же неодушевленных предметов… Возвращаясь из своих удивительных экспедиций, он вместе с целыми тюками холста, сукна, кожи и даже бархата для бескозырок приводил с собою сапожников, портных, шорников и даже белошвеек, тотчас же заставляя их приниматься за работу на пользу любимой части. И вскоре все ее верные сыны начали выглядеть положительно как шикарные юнкера доброго довоенного времени: на всех оказались прекрасные сапоги лучшей кожи, безукоризненные шаровары и гимнастерки, и уже как своего рода «апофеоз» – элегантнейшие бескозырки мирного времени…

Представился вскоре и случай по справедливости похвастать всеми этими достижениями перед высшим начальством… Наступил день праздника части, когда ей суждено было пройти перед взорами такового при звуках старого полкового марша церемониальным маршем. И это происходило не только в присутствии высшего начальства и офицеров роты нашего полка, но и на глазах многочисленных приглашенных и любопытных свидетелей из среды местных городских и пригородных обывателей.

Мы были встречены искренним и шумным восторгом, в конце превратившимся в настоящую овацию. Последовали всякие благодарности и лестные приказы, бывшие, конечно, несомненною и лучшею наградой и серьезным поощрением для дальнейшей службы на пользу части и общего дела… Одновременно с похвалами последовал и приказ о переименовании и разворачивании нашего Гвардейского конно-подрывного полуэскадрона в эскадрон.

Вечером в день этого праздника мы весело, но в меру кутнули в родном полковом кругу, засидевшись после парадного обеда до позднего часа… И какие вдохновенные речи произносились тогда за нашим столом, особенно живым и темпераментным общим любимцем – нашим старшим полковником и отличным товарищем Николаем Михайловичем Никоновым; как неподдельно верилось каждому из нас в то, что наше национальное дело, казавшееся святым и чистым, не пропадет бесплодно и бесславно… Как верилось тогда, что Россия восстанет после своей жестокой болезни скоро, немедленно и что все переживаемые нами невзгоды и ужасы окажутся только краткими, хотя и грозными кошмарами… Увы. Всемогущему Богу было угодно сделать не так, как нам хотелось!..

Мост был захвачен. Наши доблестные части перешли на другой берег Днепра, и противник отошел далеко…

Вскоре Поморский уехал в Ставку, а оттуда на Кавказ – в отпуск и… к невесте. При части офицеров осталось только нас двое, спаянных тесною дружбою и одинаково беззаветно преданных добровольческому делу.

Отправки на фронт можно было ожидать каждый день, ввиду чего все наши усилия были направлены на то, чтобы выйти на новую боевую дорогу еще более подготовленными. И не проходило дня, чтобы мы, поднявшись на рассвете, тотчас же не начинали бы усиленно заниматься с людьми верховой ездой, вольтижировкой, рубкой, пешим строем и всеми остальными предметами военной премудрости.

За этой усиленной и напряженной работой наши часы и дни пролетали неудержимо быстро вплоть до того момента, когда нам было суждено снова с головою окунуться в новую боевую страду, полную превратностей и лишений… Но пока мы пребывали на кирпичном заводе, наша жизнь не приносила ничего, кроме тихой радости и глубокого душевного удовлетворения…

Вспоминаются мне, между прочим, встречи с одним из милейших и благороднейших старых офицеров нашего полка, с которым сталкивала нас судьба именно в эти памятные и знаменательные дни. Им был уже выше упоминаемый полковник Д.И. Досс, старый и уже седой служака, безгранично и искренно преданный Родине, армии, родному полку и добровольческому делу.

Редкий день проходил без того, чтобы полковник Досс не встречался бы с кем-либо из наших и не интересовался бы положением и состоянием части.

Случилось однажды так, что я, чувствуя себя не совсем здоровым, оставался при части один, так как поручик Вольф куда-то отлучился. В минуты этого моего одиночества появился передо мною какой-то крестьянин с ближайшего железнодорожного полустанка.

– Письмо от барина… полковника! – заявил он, передавая мне полевой конверт. – Приказали вам немедленно ехать к ним.

Прочитав письмо, я тотчас же приказал подать себе коня и спустя несколько минут уже мчался по направлению к глухому полустанку, в дежурной комнате которого нашел одинокого Д.И. Досса, мирно дожидавшегося моего появления… Оказалось, что, не получая долго от нас никаких вестей, заботливый и добрый наш старший полковник забеспокоился не на шутку и недолго думая сам приехал на паровозе, чтобы узнать о нашей части и ее положении.

– Ну вот теперь я опять спокоен, – сказал полковник с добродушною улыбкой. – А то ни вестей не приходит, ни самих вас не видно… Теперь могу и обратно двигаться…

И, поговорив со мною еще несколько минут, он снова взобрался на свой паровоз, терпеливо дожидавшийся его под парами около полустанка, – после чего исчез вместе с ним в голубой туманной дали…

Обитая на кирпичном заводе и находясь все время, так сказать, на отлете от города, мы сами были лишены возможности держать себя в курсе всех военных новостей и немедленно узнавать о новых распоряжениях начальства, способных влиять и на нашу собственную судьбу. А слухи носились разные…

Так прошло еще несколько дней – и вдруг однажды вечером неистово затрещал полевой телефон. Я подошел к аппарату и услышал знакомый голос нашего поручика К.А. Петрова, находившегося в это время во главе команды связи дивизии.

– Пусть Вольф немедленно явится к начальнику штаба! – передал Петров. – Сообщаю, кроме того, по секрету, что ночью вся дивизия спешно грузится, а эскадрон пойдет в головном эшелоне… Мирное и благодушное житье на кирпичном заводе кончилось.

Встрепенувшийся Вольф немедленно же помчался в штаб, а я, подняв на ноги весь эскадрон, стал спешно готовиться к выступлению… А еще через несколько часов мы уже катили в голове всей дивизии в вагонах своего эшелона, устремляясь в неизвестном направлении и, как оказалось, на весьма долгий срок расставшись с нашею короткою, но спокойною жизнью на гостеприимном биваке…

Наши доблестные части лихим ударом снова отбили Екатеринослав. В Нижнеднепровске, где мы задержались с эшелоном около станции, мною было получено приказание взять квартирьеров от дивизии и, пройдя железнодорожный мост, отвести в Екатеринославе квартиры для постоя всех частей дивизии… Немедленно же я приступил к выполнению возложенного на меня поручения и, собрав квартирьеров, быстро перешел с ними длинный мост; оставив телефонистов на вокзале для поддержания связи со штабом дивизии, с остальными направился я в город.

Очутившись в Екатеринославе, мы тотчас же принялись обходить его в достаточной мере загрязненные и почти везде на окраине пустынные улицы, осматривая и выбирая здания, подходящие для постоя наших частей. Но работа эта, как оказалось, была напрасной… Часа через два, когда я связался по телефону с вокзалом, мои телефонисты передали приказание штаба дивизии: отвод квартир прекратить и