: феноменализм и позитивизм в старом смысле. На деле строгое следование принципу верификации выносит приговор и самой науке, поскольку костяк ее как раз и составляют общие положения, которые никак не могут быть верифицированы, т. е. сведены к «показанности в данном». Невери- фицируемость научных положений, иначе говоря, несводимость их к эмпирическим фактам, оказалась тем подводным камнем, о который разбилась вся доктрина логического анализа. Положение не могло спасти даже предложение «ослабить» строгую верификацию и заменить ее верифици- руемостью: предложение отвечает критерию истинности не только при актуально осуществляемой проверке, но и при условии ее принципиальной возможности.

Таким образом, принцип верификации, который изначально задумывался как решающее средство искоренения метафизики из науки, на деле оказался для логического позитивизма орудием самоубийства, разбившим надежды и мечтания деятелей Венского кружка послужить делу науки. Все попытки спасти положение дел, выйти из тупика, в который сами же загнали себя логические позитивисты, не увенчались успехом. Спасение пришло извне в лице Карла Раймунда Поппера, который предложил в своей работе «Logik der Forschung» (1934) дополнить принцип верифицируе- мости принципом фальсификации, суть которого заключалась в поиске таких эмпирических фактов, которые противоречат общим предложениям (гипотезам). Отсутствие подобного рода фактов, по Попперу, свидетельствует не об истинности данной гипотезы, оно лишь «подкрепляет» ее, стимулируя тем самым дальнейший поиск новых опровергающих фактов. Эют, предложенный Поппером, путь процесса познания (путь метода проб и ошибок) оказался поворотным в развитии позитивистской традиции: он уже не укладывался в ее прокрустово ложе и знаменовал собой рождение нового способа философствования в рамках сциентистской традиции — критицизма.

Но прежде чем перейдем к рассмотрению доктрины К. Поппера, обратимся еще ко второму и третьему этапу в развитии философии неопозитивизма. Представленная Львовско-Варшавской школой философия семантического анализа, как и ее предшественник — логический позитивизм, ориентирована на решение сквозной проблемы неопозитивизма — проблемы демаркации, решение которой ориентировано на поиск критерия истинности. Убедившись в бесплодности чисто формального анализа языковых форм вообще, языка науки в частности, Альфред Тарский (1901-1983), как основной теоретик семантического анализа, поставил перед собой задачу изучения значений познавательных форм — понятий, суждений, значений, знаков, символов. Это неизбежно привело его к постановке во всей ее полноте и значимости проблемы истинности, ставшей доминирующей в работах философов-семантиков. Предметом семантического анализа выступает так называемая семантическая система, под которой понимается совокупность знаков, терминов, правил их образования, обозначения, истинности, позволяющей ее интерпретировать как отображение некоторой содержательной теории. Последнее и определяет значение (смысл) системы. В рамках семантической системы определяется смысл и значение всех ее выражений, смысл обозначений и знаков, а также истинность как соответствие предложений семантической системы некоторому «положению вещей» изображаемой системой области.

Семантическое определение истины А. Тарский формулирует так: «Истинное высказывание — это то, которое говорит, что дело обстоит так- то и так-то, и дело обстоит именно так». Такое определение фактически совпадает с классическим определением истины, данным в свое время Аристотелем и именуемым сегодня корреспондентской теорией истины, согласно которой истина есть соответствие мыслей реальным вещам. Однако Тарский в своей концепции истины акцент делает не на содержательную сторону этого соответствия, а на формальную сторону истолкования самого процесса установления истины. Так, он писал, что «при построении дедуктивной теории мы пренебрегаем смыслом аксиом и принимаем во внимание только их форму»[1195] [1196]. Подобная трактовка истины, по сути, превращает «фактическую истину» как согласование суждений с фактами или внешними референтами в «логическую истину» как согласование между суждениями в соответствии с теми или иными законами и правилами логики. В таком случае можно поставить под сомнение правомерность использования понятий «истинно» или «ложно» в рамках семантического определения истины: эти понятия действительно неприложимы ни к названиям предложений, ни к самим фактам. Факты не истинны и не ложны, они существуют, либо их нет. Названия предложений не истинны и не ложны, I так как они либо даны (и в этом смысле соответствуют) предложениям предметного языка, либо им не даны. Бессмысленность понятий «истинность» и «ложность» фактически ставит под сомнение правомерность всей н семантической теории истины. Далее, положение дел усугубилось и тем! фактом, что вскоре семантическое определение истины стало рассматривать- ^ ся некоторыми позитивистами, в частности Альфредом Айером (1910-1989), I как определение истины вообще, т. е. как определение, имеющее философ- | ское значение. В действительности же оно само по себе не несет в себе не- j посредственного философского смысла. Оно приобретает различный фи- ! лософский характер в зависимости от того, с каким философским понятием | истины оно связывается. Эти трудности, с которыми столкнулась семанти- | ческая теория истины, поставили под сомнение правильность избранного и философами-семантиками пути решения проблемы демаркации. Даже; предложенная в этой связи Р. Карнапом теория «языковых каркасов», которая была призвана обосновать правомерность высказываний, имеющих I своим предметом абстрактные объекты (числа, суждения), не смогла прив- ! нести жизненную силу в семантическую философию. Однако поставленная в этой теории проблема абстрактных объектов оказалась решающей для дальнейшей эволюции неопозитивизма и его перехода на новую стадию — стадию лингвистического анализа.

Основателем философии лингвистического анализа считается поздний Л. Витгенштейн, перу которого принадлежит посмертно изданный труд «Философские исследования» (1953). Основной пафос и содержание этой работы свидетельствуют о существенном изменении философских взглядов автора знаменитого «Логико-философского трактата». Как уже отмечалось, конечным результатом данного труда явился вывод раннего Витгенштейна о бессмысленности каких-либо философских суждений, что собственно предрешило судьбу не только философии, но и самого Витгенштейна как философа. Поскольку философия «дает понять то, что не может быть сказано, ясно представляя то, что может быть сказано»[1197], а «о том же, что сказать невозможно, следует молчать»[1198], то, следуя этому своему императиву, Витгенштейн-философ надолго «замолкает», вплоть до 1928 г. После издания «Логико-философского трактата» он отошел в какой-то мере от непосредственных занятий философией, посвятив себя различным формам деятельности. Восхищаясь моральными проповедями Л. Толстого и духовными прозрениями Ф. Достоевского, Витгенштейн удаляется в деревенскую глушь Нижней Австрии, где с 1920 по 1926 гг. работает в качестве школьного учителя. Этот период в жизни Витгенштейна представляет для исследователей большой интерес, поскольку, как свидетельствуют биографы, в эти годы австрийский мыслитель был погружен не только в этику и практическую философию, но и развивал и пересматривал наиболее важные аспекты своей философии. Поэтому, по-видимому, заблуждаются те, кто думает, что Витгенштейн в это время окончательно забросил философию и вернулся к ней неожиданно, прослушав лекции датского математика Л. Э. Дж. Брауэра в 1928 г. Его школьный опыт не был простым слепым следованием школьной программе. Как воспитатель Витгенштейн предлагал нечто новое, свое, и это не могло не сказаться на его философии. И, наверное, даже его работа в качестве помощника садовника и пожарного не прошли даром для него как философа.