Но вопрос не такой простой. От собственных журналистов немецкая публика узнала то, что ускользнуло от внимания зарубежных корреспондентов: «Подписанное соглашение не содержит никаких обязательств воздерживаться от производства оружия в будущем». Это странное упущение породило много догадок об истинных мотивах партнеров Круппа по переговорам. Другой лазейкой было, по сути, вышеприведенное добавление о производстве «видиа», то есть если прочесть это буквально и в целом, то получалось, что Крупп, даже не имея сырья, может производить столько стали, сколько ему нужно; просто он должен покупать болванки у других фабрикантов и поручать умным юристам составление контрактов. Конечно, это была бы увертка. Но ведь любой человек, если его самого обзывают «военной шавкой», а с его сотрудниками «обращаются как с неграми», едва ли упустит случай надуть своего обидчика. А Альфрид всегда был мастером уверток и маневров. Он понимал, что союзники сейчас не принесут ему большого вреда, и был уверен в одобрении со стороны немцев, а потому мог трактовать Мелемский договор так, как считал нужным. Не существовало юридических норм, прямо предписывающих продажу конкретных предприятий с аукциона, а иностранцам они могли быть проданы только по «приемлемой для обеих сторон цене».

Между тем статус боннского государства становился все более независимым. В немецких газетах появлялись материалы с резкой критикой Мелемского соглашения. Один из юристов Круппа, участник переговоров, назвал это соглашение «клочком бумаги», а другой заявил, что «вынужденное обещание не есть обещание». В Руре уже действовала не прежняя международная администрация, а администрация Европейского объединения угля и стали. Канцлер в связи с этим сложил с себя прямую ответственность за выполнение подобных соглашений. Верховным комиссарам оставалось только требовать «железных» личных гарантий от самого Круппа. Они объявили канцлеру, что сдержать данное слово – личный моральный долг Альфрида. Сам он заявлял в то время в различных интервью, что намерен выполнять свои обязательства. Однако находились скептики. Один из его собеседников Ян Кэльвин отметил после разговора, что, по словам Круппа, «в документе есть статья о том, что он может быть пересмотрен с согласия союзников». Он сам видел в этом, как теперь известно, возможность обращаться с заявлениями о расширении прав хоть каждый день. В то время смысла этого намека не поняли. Журналист Янг из агентства Рейтер считал, что верховные комиссары «искренне верили» Альфриду. Мягко сказано. Фактически они пошли на устное соглашение. Это может показаться невероятным, но 4 марта Альфрид даже не присутствовал в Мелеме. Он был со своей новой женой на одном из швейцарских курортов, предоставив подписание договора кому-то из своих помощников.

Теперь Альфрид хотел полностью возродить свою империю и считал, что нашел для этой цели подходящего человека – Бейца, которого ему рекомендовали Бертольд и Шпренгер. Они быстро подружились и часто вместе катались на лыжах в Сен-Морице, не разговаривая о делах. Но однажды на них буквально свалилась Берта Крупп, уже точно последняя женщина в Европе, которую можно представить себе в лыжных ботинках. Когда сын отлучился по каким-то делам, она принялась искусно расспрашивать Бейца о его карьере, а позднее познакомилась с его матерью, Эрной Штут. По словам Тило фон Вильмовски, это знакомство было идеей самого Альфрида, который доверял интуиции своей матери. Эти встречи происходили еще до подписания Мелемского соглашения по концерну. Однажды вечером 25 сентября 1952 года, когда Альфрид, Вера, Шпренгер и Бейц с женой Эльзой сидели в баре «Времена года», Альфрид вдруг пригласил Американца прогуляться, несмотря на то что на улице моросил дождь. Они бродили до полуночи, оба промокли. Наконец, Крупп, по-видимому удовлетворенный результатами беседы, сказал: «Я думаю, мы сработаемся» – и предложил Бейцу переехать в Эссен, чтобы помочь восстановить фамильную фирму. Сам Крупп впоследствии объяснял это тем, что ему нужен был новый человек, со свежим взглядом, не зашоренный, как можно более свободный от «стальных» стереотипов. Он нашел такого человека почти случайно.

Бейц потом смеялся: «Честно говоря, я думал, он позвал меня, чтобы попросить взаймы». Конечно же он был удивлен предложением и попросил у Круппа несколько дней на раздумья. На самом деле ему просто нужна была информация. Обратившись к своему приятелю, газетному магнату Акселю Шпрингеру, Бейц попросил у него досье на фирму: факты, цифры, лица, даты. Все внимательно изучив, он дал Круппу утвердительный ответ, но с оговоркой: «Если меня отпустит правление». Директора страховой компании не пожелали отпустить Американца до окончания контракта. Срок его истекал через год, и Бейц по телефону сообщил Круппу, что готов будет перейти в его администрацию с ноября 1953 года.

* * *

Владелец-изгнанник формально возвратился в свою «столицу» 12 марта 1953 года, через восемь дней после заключения Мелемского договора, через восемь лет после своего ареста и через сто лет после того, как король Пруссии Фридрих-Вильгельм IV выдал его прадеду патент на производство бесшовных стальных колес, ставших эмблемой фирмы.

Альфреду шел тогда сорок второй год, Альфриду сейчас – сорок шестой, и от того Большого Круппа было очень много в нынешнем хозяине концерна. Когда он ехал по улицам Эссена в своей спортивной машине, кто-то крикнул в толпе, показывая на памятник старому Круппу: «Снять с него бороду и усы – и будет вылитый господин Альфрид!»

Газеты назвали въезд Альфрида в город праздником, да так оно и было. По обе стороны дороги выстроились полицейские концерна, сдерживая напор людей. Дети махали флажками с тремя кольцами, женщины бросали букеты под колеса автомобиля и делали реверансы на глазах у изумленной Веры. Альфрид слегка кивал в ответ на приветствия ветеранов фирмы, но в глубине души он был тронут. У главного управления обер-бургомистр, бывший кузнец Круппа, произнес речь в честь возвращения самого знаменитого гражданина его почти 700-тысячного города.

Затем, обращаясь к директорам, Альфрид объявил: «Я полагал, что мы сможем подняться, может быть, за полвека, но не сомневался, что день нового подъема наступит». Другие члены правления не разделяли его оптимизма. Поцеловав ручки новой фрау Крупп, они удалились в зал заседаний, где сообщили единственному собственнику фирмы, что до ее подъема очень и очень далеко. Например, на фирме работало около 16 тысяч токарей, и таково же было число пенсионеров. А один человек за станком не может содержать одного на садовой скамейке. Крупп все же возразил, что люди у них на первом месте уже сто лет. Янсен сказал владельцу, что только капиталовложения в 2 миллиарда марок позволят концерну достичь высокого уровня 1943 года, а об этом нечего и думать.

«За свою жизнь, – резко ответил ему Альфрид, – я не привык считать что-либо невозможным. Пораженчество недопустимо. Господа, я занимаюсь этим делом уже семнадцать лет. Оживление бизнеса произойдет неминуемо». Янсен занимался этим делом уже тридцать пять лет, и Альфрид не мог развеять его уныния. Но у Круппа было преимущество над остальными директорами. Они занимались документацией и статистикой концерна, а Альфрид видел мировую экономическую ситуацию в целом.

Вскоре должна закончиться война в Корее, и в послевоенном мире откроется рынок для продукции тяжелой промышленности. Спрос поднимется. Круппы всегда могут получить нужные кредиты, а Бонн будет так же охотно сотрудничать с ними, как в свое время это делали берлинские власти. По политическим соображениям новый канцлер ничего не будет иметь против возрождения Рура, скорее, можно ждать поощрения. Вот почему Крупп выглядел оптимистом. Предложение одного из директоров объявить мораторий на выплату пенсий встретило решительный отказ хозяина. «Пока что, – сказал он, – мы начнем с выплаты пенсионерам 50 процентов положенных сумм. А в течение года доведем до 100 процентов. Пенсии – лучший вид капиталовложений», – объявил Альфрид. В доказательство он вывел членов правления на улицу и послал за Германом Вальдеком, убежденным социал-демократом, который пятьдесят лет проработал в концерне. Указав на руины сталелитейного завода, Крупп спросил старика, как он думает – можно ли будет его восстановить. «Ясное дело, мы ведь все-таки крупповцы», – отвечал тот.