Эти внутрисемейные трения не были заметны окружающим, поскольку супруги нигде не задерживались подолгу (жили то в Блюнбахе, то в охотничьем домике Фрица в районе Кобленца, то на вилле, которую Альфрид снял в Хезеле, в двадцати минутах от Эссена). Веру все это вполне устраивало. Альфрид же, как его знаменитый прадед Альфред, тяготился светскими обязанностями, хотя для человека его круга такое общение необходимо. Это компенсировала его супруга, которая таскала его на концерты, выставки и приемы. Вдвоем они побывали и на свадьбе Ирмгард, которая теперь вышла замуж за баварского землевладельца (кстати, Ирмгард оказалась вовсе не такой хлипкой, как выглядела: родила шестерых детей и довольно хорошо справлялась с управлением поместья мужа). 4 июля в американском консульстве в Дюссельдорфе состоялся прием, на который, как обычно, пригласили всех американцев; присутствовала там и Вера, как бывшая миссис Кнауэр, но уже со своим новым супругом Круппом. Их появление вызвало восторг немецкой публики, что было очень приятно консулу и в дальнейшем облегчило переговоры Круппа с верховными комиссарами союзников. Нередко Альфрид был предоставлен самому себе; пока его жена ездила по модным магазинам, он слушал Вагнера, забавлялся со своей новой камерой или заходил в отель «Эссенерхоф» – как некогда Альфред. Фриц и Густав. Вся фашистская символика давно исчезла, отелю вернули облик XIX века. Все ужасы оставались позади, здесь Крупп снова чувствовал себя Круппом.

Однажды летом 1952 года в этот памятник старины вторгся совершенно неподходящий гость, некто Бертольд Бейц, продукт «экономического чуда». Тридцативосьмилетний сын банковского кассира, он теперь имел собственных кассиров. Когда началась война, Бейц избежал армии, будучи менеджером нефтяного месторождения в оккупированной Польше. После войны, поскольку он не был членом нацистской партии, ему дали место в страховой службе английской зоны. Не зная дела, которым занимался, Бейц ловко блефовал, нанимал на работу страховых агентов из числа бывших нацистов и наконец стал генеральным директором большой страховой компании «Германия-Индуна». Красивый, общительный, он восхищался американским образом жизни, говорил на американском жаргоне, увлекался джазом и был очень доволен, что конкуренты именовали его Американцем. Он демонстрировал неприятие немецких традиций и любил употреблять словечки вроде «о'кей». В Эссене его привлекла мастерская Шпренгера, у которого Бейц хотел заказать 9-футовую обнаженную фигуру для административного здания «Индуны», чтобы потрясти старых жителей Гамбурга. Во время ужина в «Эссенерхофе», за любимым угловым столиком Альфрида, Бертольд и предложил гостю познакомиться со своим знаменитым братом, и тот сказал: «ОК!»

Бертольд и не подозревал, что таким образом закладывает мину замедленного действия под здание, которое пережило кайзера, фюрера, две мировые войны, две оккупации и Нюрнбергский процесс.

* * *

В Мелеме переговорщики из Лондона, Вашингтона и Парижа «шантажировали» Круппа (по его выражению), требуя, чтобы он отказался от привилегий, которые считал своим наследственным правом. Они не всегда скрывали свои чувства, и однажды кто-то из адвокатов Круппа проворчал: «С немцами обращаются как с черномазыми». Крупп тогда же потребовал, чтобы сэр Брайан возвратил 370 произведений искусства, которые, как ему доложили слуги, были вывезены с виллы «Хюгель». Вскоре значительную часть действительно возвратили, что свидетельствовало о быстрой перемене в настроениях союзников.

К сентябрю 1952 года основные условия будущего договора были согласованы.

Братья и сестры Альфрида, а также его племянник Арнольд (сын погибшего Клауса) должны были получить по 10 миллионов марок (2,5 миллиона долларов) в виде компенсации за дивиденды от предприятий в Дюссельдорфе и Хамме, совладельцами которых они являлись. Дети Берты (кроме самого Альфрида) получали долю в доходах небольшого сельхозпредприятия близ бельгийской границы, где когда-то потерпел фиаско Густав. Капитал Харальда был депонирован до его возвращения из русского плена. Согласно законам, выработанным союзными оккупационными властями, все угольные и стальные компании в Германии выводились из-под контроля Круппа. Сам он мог заниматься своими автомобильными, локомотивными и судостроительными предприятиями. За потерянные заводы и дивиденды ему полагалась компенсация в 70 миллионов долларов.

Это решение вызвало за границей не меньший резонанс, чем пересмотр дела Круппа. Министр иностранных дел Англии Иден в палате общин вынужден был отвечать на множество неприятных вопросов и запросов. Он возложил вину на лейбористское правительство, которому, по его словам, принадлежала идея компенсации. Иден заявил, что законы союзников предусматривают не конфискацию имущества, а штрафные санкции. Министр также заверил, что правительство ставит целью не допустить того, чтобы Крупп тем или иным способом снова вложил деньги за проданное имущество в угольную и стальную индустрию. Крупп не отвечал на это прямо, но велел своему представителю Хардаху сделать заявление, что такое решение союзников «нарушает немецкую конституцию, элементарные права человека и свободу торговли». В Англии это заявление снова вызвало шум. В «Дейли миррор» появилась полемическая статья Дж. Камерона «Шавки войны воют о справедливости». В палате общин Дэвис заявил, что компенсация, да еще в таких размерах, семье, которая всячески содействовала Гитлеру, «вызывает оторопь». «Если Крупп был обвинен в применении рабского труда и в грабежах, то разве не лучше было бы вернуть часть этих сумм пострадавшим?» – восклицал Дэвис.

Пустой вопрос. У некоторых из потерпевших тоже были юристы, но, к сожалению для них, они не годились для целей «холодной войны». Зато для этих целей можно было использовать индустрию Круппов и германское общественное мнение, и дело кончилось тем, что после четырехмесячных проволочек договор о фирме Круппов обрел окончательную форму. Круппу воспрещалось производить сталь и сплавы, «за исключением небольших количеств для нужд предприятий, находящихся в собственности Альфрида Круппа»; однако, согласно листу дефиниций, производство его лучшей стали марки «видиа» – «как алмаз» – не считалось частью стальной индустрии. Угольные шахты Круппа в Бохуме передавались акционерным обществам, которые могли, на известных условиях, продать их иностранным собственникам. Основная часть стальных заводов, шахт и рудников передавалась под управление АО «Хюттен унд Бергверке Рейнхаузен». Капитал этой компании составлял в то время свыше 20 миллионов долларов, а ее владельцами являлись немцы: экс-канцлер Ганс Лютер, Герберт Любовски, а также Карл Гец, банкир без нацистского прошлого. Они имели право продажи акций «независимым лицам» в течение пяти лет; покупателями не могли быть Крупп, члены его семьи и «лица, действующие от их имени». Сотрудники фирмы Круппа имели право работать на этих так называемых «отчужденных предприятиях» и могли приобрести не более 10 процентов акций этой компании.

Альфрид и после этого оставался мультимиллионером. Он имел право получать 25 процентов с бывших угольных шахт, в то время 2 324 000 долларов. И после «децентрализации» фирмы его состояние оценивалось в 140 миллионов долларов. Конечно, это был уже не тот сказочно богатый магнат, каким он был во времена Третьего рейха. Казалось, после подписания соглашения 4 марта для него не было способа вернуть былую экономическую мощь династии.