В Германии уже гордились тем, что посидели в тюрьме у союзников. Вполне понятны в этой обстановке слова крупповского специалиста, который говорил: «Если я публично выступлю против главы концерна, то потеряю работу». Один дюссельдорфский экономист объяснял, почему децентрализация в Эссене не пройдет: «Большинство немцев считают, что Крупп должен сохранить за собой свою собственность. Общественное мнение будет против любого человека, который купит то, что Круппа вынудят продать, особенно если покупателем станет американская фирма. Чужаки будут иметь неприятности в Руре».

Верховные комиссары союзников осторожно обращались с таким человеком, как Альфрид. Заседания, касающиеся его собственности, начались в сентябре 1951 года и продолжались более полутора лет. Альфрид, сопровождаемый помощниками и юристами, встречался с представителями США, Англии и Франции. Это уникальный случай, чтобы после величайшей в истории войны частное лицо на равных вело переговоры с тремя державами. При первой встрече американский юрист предложил Альфриду подписать следующее заявление: «Я не имею намерения возобновить крупное производство стали и добычу и переработку угля в Германии и обещаю не инвестировать в эти отрасли средства, которые могу получить от продажи своей собственности, а также не покупать акции предприятий этих отраслей».

Ничего не вышло. Крупп отказался подписать документ, объявив, что юристы считают подобный акт противоречащим конституции Федеративной Республики. В следующий раз он сам выступил с контрпредложением: ни одна мера в отношении его не должна действовать более десяти лет. Макклой принял это предложение, но его тогда отвергли сэр Брайан Робертсон и тем более Андре Франсуа-Понсе, верховный комиссар Франции. Его соотечественники не забывали, сколько бед им принесли немцы, но сейчас Германия, кажется, превзошла самое себя. Получив 4 миллиарда долларов помощи, она выплатила менее одного процента за ущерб, причиненный Франции вермахтом. Неисчислимые тысячи французов были убиты в 1940–1945 годах, однако союзники повесили и посадили в тюрьму не более тысячи преступников, из которых большинство (как Крупп) теперь снова были на свободе.

На Круппа все это не произвело впечатления. Он знал, что в данный момент само французское правительство имело все основания быть против децентрализации в Руре. Рурский уголь оставался лучшим в Европе. Литейные цеха Круппа в свою очередь представляли собой естественный рынок для самых богатых на континенте месторождений железной руды во Французской Лотарингии. Теперь с новым, прямо-таки революционным предложением выступил Робер Шуман, министр иностранных дел Франции. По плану Шумана Германия должна была продавать уголь всем желающим, а взамен ее тяжелая промышленность освобождалась от ограничений. Каждый экономист, изучавший историю европейских картелей, понимал, что выполнение плана Шумана означало центростремительные тенденции. Наступило время не разбрасывать, а собирать камни.

Верховные комиссары Англии и Франции пошли на определенные уступки Круппу, а он заявил, что хочет выделить предприятия тяжелой промышленности из других холдингов, и снова начались бесконечные споры, теперь из-за терминологии. Дело буксовало, пока языковеды сверяли каждую фразу и каждый термин на трех языках. Наконец они выработали «список определений» в качестве приложения к предполагаемому основному документу. Но для Круппа во всем этом не было реальной необходимости. Он просто тянул время и ставил палки в колеса в процессе создания основного документа, чтобы окончательный текст, по возможности, так и не был выработан.

* * *

В первые два года после освобождения Крупп нередко вел кочевую жизнь, раздражая участников переговоров в Мелеме, которые не всегда могли найти его. Но никто не видел в этом ничего странного: его антисоциальность была известна. Штаб-квартира Альфрида была по-прежнему в Бреденее, у подножия замка, а вот свое первое появление в Эссене на публике он оттягивал аж целый год. Он приехал по случаю юбилея Тео Гольдшмидта, одного из химических магнатов Рура. Во время приема в «Кайзерхофе» к Круппу пристал корреспондент «Вестдойче альгемайне цайтунг» с вопросом, как он относится к гибели мирного населения от бомбардировок союзников во время войны. Можно было ожидать слова «зверство», однако Альфрид покачал головой и сказал: «Все это в прошлом, и мы хотели бы забыть об этом. Нам нужно идти вперед».

В действительности он не собирался забывать унижений в британском лагере и в Нюрнберге, а клеймо главного нацистского военного преступника жгло его изнутри. Однако Крупп был искренен в своем желании идти вперед. В тот момент он не испытывал ненависти: он был влюблен. Вскоре после освобождения Альфрид начал встречаться с молодой женщиной, известной ему в то время как фрейлейн Вера Хоссенфельд. Это было нечто абсолютное новое для него. Альфрид знал царственных женщин, подобных своей матери, свою кроткую первую жену, пышных домохозяек или разодетых жен рурских магнатов, которые относились к мужу как к господину. Вера была из другого теста. Эта маленькая красотка, любительница острых ощущений, принадлежала к узкому кругу странствующих искателей приключений. Перед такой женщиной Альфрид был беззащитен.

Как обычно бывает у таких лиц, происхождение ее было темным. Известно лишь, что ее отец продавал страховки. Каким-то образом она попала в общество богатых холостяков и стала женой барона Лангера, но потом ушла от него к некоему Франку Висбару. Он не имел титулов, но работал в кино, что импонировало Вере, тем более что он пригласил ее попытать счастья в Голливуде. Но оба они почти не читали газет и не знали, что в Калифорнии немцев не жалуют. Двери киностудий были закрыты для супругов Висбар. Вера сначала нашла место продавщицы в универмаге, но ловкие девушки с таким шармом должны покупать, а не продавать. И вскоре она поступила регистраторшей к доктору Кнауэру, богатому натурализованному американцу. Франк же все еще пытался устроиться на какую-то студию. Вера успешно провела сложную комбинацию: развелась с Франком, вышла замуж за доктора, потом развелась и с ним и вернулась на родину с деньгами, полученными как алименты, с чемоданом новых нарядов и письмами от ландсбергского узника. Она могла покорить его. И покорила.

Их свадьба состоялась 19 мая 1952 года. На снимке в ратуше Альфрид выглядит неправдоподобно счастливым, он даже смеется! За этим последовал продолжительный медовый месяц. У Круппа тогда все еще не было постоянного пристанища, и они целый год переезжали с места на место, так что у Веры порой создавалось впечатление, будто они от кого-то скрываются. Конечно, идеальным был бы дом, в котором Альфрид жил вместе с Бертольдом и Яном Шпренгером, но он уже явно становился перенаселенным. Шпренгер расширил свою мастерскую, брат Яна тоже въехал туда вместе с молодой женой. Что касается виллы «Хюгель», там все еще хозяйничали англичане, а кроме того, здание это пришлось очень не по вкусу Вере. Альфрид хотел оставить замок как официальную резиденцию для особых случаев, а жить постоянно собирался в новом, ультрасовременном особняке, который возводился в парке. Он считал, что им с женой тут будет хорошо: 15 комнат, 5 слуг (не считая охраны) и «стойло» для гоночных автомобилей. Вера соглашалась, но у нее не вызывало энтузиазма решение Берты уехать из Австрии и поселиться в кирпичном доме, буквально в 50 ярдах. Никакая сила не могла бы теперь заставить ее жить вдали от сына. Вера уже успела пожаловаться кому-то из друзей: «Его мать Берта управляет домом, как тиран».