На секунду я ударился в панику: не упустил ли я этот момент? Нет, конечно же нет. Я сотворил поровну мужчин и женщин. Ошибка была в чем-то другом.

Очевидно, закричал я себе,я сделал за них слишком много. Вот они и избаловались. Они явно нуждаются в благородном деянии, которое объединит их – нечто вроде отважного крестового похода против сил зла, с реющими над головами знаменами.

Мы построились рядами, по росту, моя верная солдатня была позади меня. Я поднялся на стременах и указал на стены города, приготовившегося обороняться.

– Они там, парни! – закричал я. – Враги – убийцы, грабители, насильники, вандалы! Настало время воздать им сполна! Вперед, мои храбрые воины, за Бога, Англию и Святого Георгия!

И мы пошли в атаку и смяли их ряды. Они сдались. Мы торжественно поехали по городским улицам. Мои храбрые воины спрыгнули с лошадей и начали рубить жителей, бить окна, набивать карманы драгоценностями, не гнушаясь забирать также телевизоры и спиртное. Они изнасиловали всех женщин, убивая их – до или после этого. Они сожгли все, что не сумели сожрать, выпить или похитить.

– Господь помог нам одержать великую победу! – надрывались мои священники.

Меня разозлило упоминание моего имени всуе, и я сделал так, что на город во время пира рухнул гигантский метеорит. Оставшиеся в живых приписали свою удачу тому, что Господь одобрил их поступки. Тогда я наслал на них мух – переносчиков заразы, – и половина людей принесла в жертву другую половину, чтобы умилостивить меня. Я обрушил на них потоп – они плавали, цепляясь за обломки церковных скамей и старых телевизионных столиков, за раздувшиеся туши коров, лошадей и евангелистов, звали на помощь и клятвенно уверяли, что сделаются другими, если только останутся в живых.

Я спас кое-кого, и, к моему восхищению, они тут же бросились спасать остальных, после чего объединились в отряды, конгрегации, рабочие союзы, чернь, толпу, лобби и политические партии. Каждая группировка тут же нападала на другую, обычно ничем не отличавшуюся от нее. Я испустил ужасный вопль и накрыл всех гигантской волной. Потоки воды пенились вокруг руин храмов, законодательных органов, судов, притонов, химических предприятий и главных офисов крупных корпораций, что весьма повеселило меня. Следующая волна, выше первой, смыла трущобы, испоганенные сельхозугодья, выжженные леса, заиленные реки и загрязненные моря. Адреналин струился по моим жилам, во мне проснулась жажда уничтожения. Я распылил континенты, разрушил земную кору и расплавил магмой скалы.

На глаза мне попалась Луна, плывшая в стороне, дабы избежать моего гнева. Ее нежная гладкость рассердила меня, и я забросал светило метеоритами, изрешетив его поверхность. Я схватил планету Эдип, бросил в Сатурн и промахнулся; пролетев слишком близко, она рассыпалась на куски. Большие скалы превратились в спутники Сатурна, а пыль образовала кольца. Несколько камней попали в Марс, остальные стали крутиться вокруг Солнца.

Я нашел, что это хорошо, и повернулся, чтобы пригласить остальных полюбоваться этой феерией, – но никого, разумеется, уже не существовало.

Трудное дело – быть Богом. Я мог создать толпу идиотиков, которые только возносили бы мне хвалу, но что в этом хорошего? Человек хочет общения с равными себе, черт побери…

Внезапно я понял, что сыт всем этим по горло. Казалось, все будет просто, раз у тебя есть абсолютная власть… но нет. Частично проблема заключалась в том, что я не знал, чего именно хочу, а частично – в том, что я не знал, как достигнуть того, что хочу, зная, чего я хочу. Еще одна часть проблемы обнаружилась, когда я получил то, чего (как мне представлялось) я хотел. Оказалось, я хотел совсем другого. Работать Богом, как выяснилось, слишком трудно, слишком хлопотно. Быть человеком намного проще. У возможностей человека есть предел, но есть предел и у его ответственности.

Я – всего лишь человек, хоть и способный швыряться молниями. Мне потребуется несколько сотен тысяч лет для развития, и, возможно, затем я смогу стать Богом…

Я стоял, или плавал, или парил посреди айлема[21] – все, что осталось от сделанного мной, – и вспоминал Ван Воука и сальнолицего, с их большими планами относительно меня. Они больше не казались зловещими, а только вызывали жалость. Я вспомнил Дисса, человека-ящерицу, то, каким напуганным он был напоследок. Вспомнил сенатора с его трусостью и его оправданиями, и внезапно все это показалось очень человеческим. А затем подумал о себе и вспомнил, насколько ничтожным я был поначалу, не как бог, а как человек.

Ты был весьма хорош, сказал я себе,до какого-то момента. Все в порядке, ты, паршивый победитель. Весь твой путь – вот настоящая проблема. Успех – это когда не остается никаких проблем. Но независимо от того, сколько побед ты одержишь, впереди тебя вечно ждет еще более важная и трудная проблема и всегда будет ждать. Дело не в победе, одержанной раз и навсегда, а в стремлении все время творить добро и при этом не забывать, что ты не просто Бог, но Человек. Для тебя нет и не будет простых ответов, только вопросы, не будет причин, только факторы, не будет смысла, только твой разум, не будет ни доброжелательного волшебника, улыбающегося сверху, ни адских огней, терзающих тебя снизу, только ты сам и Вселенная, да еще то, что ты сделаешь на стыке этих равновеликих величин.

Размышляя так, я отдохнул от всех своих прежних трудов.

Я открыл глаза. Она сидела за столиком напротив меня.

– С вами все в порядке? – спросила она. – Вы выглядели так странно, сидя здесь в полном одиночестве, и я подумала, что, может, вам плохо.

– Я чувствую себя так, словно только что создал и уничтожил Вселенную, – сказал я. – Или Вселенная создала и уничтожила меня. Или то и другое одновременно. Не уходите. Я должен увидеть еще кое-что.

Я встал, подошел к двери: за ней оказался сенатор. Он посмотрел на меня и подарил мне улыбку, столь же реальную, как на рекламном плакате, и столь же искреннюю.

– Вы пришли, – произнес он голосом, в котором звучало достоинство.

– Я отказываюсь от этой работы, – сказал я. – Я просто хотел сообщить это вам.

– Но вы не можете, – встревожился он. – Я рассчитывал на вас.

– Больше не рассчитывайте. Подойдите сюда, я хочу вам кое-что показать.

Я направился к большому, в полный рост, зеркалу. Сенатор нехотя пошел за мной и встал рядом. Я пристально взглянул на отражение: квадратный подбородок, широкие плечи, пристальный взгляд чуть прищуренных глаз.

– Что ты видишь? – спросил я.

– Жулика, – ответил я. – Все умоляли тебя жить и дальше прежней жалкой жизнью. И ты согласился? Нет. Ты отвертелся… по крайней мере, попытался. Но это не сработало. И вот ты здесь, нравится тебе это или нет. Лучше, чтобы оно тебе понравилось.

Я повернулся к сенатору, но в помещении был я один.