Теперь Дисс был едва ли двухфутового роста. Он бросил в меня гранату, я перехватил ее и швырнул обратно, и та взорвалась на крышке мусорного бака. Взрыв бросил Дисса на пульт управления. Красный свет сменился зеленым, послышался резкий сигнал тревоги. Дисс запрыгнул на штурманский стол. Вместо золотистой формы на нем была тусклая, серо-багряная. Он яростно запищал, точно белка, и швырнул в меня молнию, которая взорвалась на безопасном расстоянии; ударил гром, так, словно упал огромный утес, воздух наполнился густым запахом озона и горелого пластика. Дисс, уменьшившись до фута, яростно прыгал на столе, грозя мне кулаком, а потом пустил в меня ядерную ракету. Мгновение я смотрел на нее, потом сделал шаг в сторону. Ракета отразилась от стены и полетела обратно. Дисс – к тому моменту шестидюймовый – отскочил, и все помещение разлетелось на осколки, которые ринулись ко мне. Благодаря неуязвимой броне они, к счастью, не причинили мне ни малейшего вреда. Я пробрался через руины к желтому солнечному свету, в котором кипела пыль. Потом пыль улеглась, на камне передо мной появилась маленькая бледно-фиолетовая ящерка, что-то прошипела в ультразвуковом диапазоне и плюнула мне в глаза ядовитой слюной. Я разозлился и поднял гигантскую мухобойку, чтобы прихлопнуть рептилию величиной с кузнечика, но та заверещала и кинулась в трещину на камне. Я вставил туда лом и отколол от камня кусок.

– Флорин! Сдаюсь… уступаю… только остановитесь…

Его глаза блестели, как красные искорки, в глубине трещины. Я рассмеялся и вогнал лом еще глубже.

Он был уже просто кузнечиком, чирикающим в пустыне. Я ударил ломом еще раз, и валун развалился пополам, а вместе с ним развалились земля и небо, открывая бархатную черноту абсолютного небытия.

Прекрасно, крикнул я в пустоту.Но тут пустовато, на мой вкус. Да будет свет!

И стал свет.

И я увидел, что это хорошо, и отделил свет от тьмы. Однако повсюду все еще было пустовато, поэтому я добавил небесный свод и отделил воду под ним от воды над ним. Появился океан со множеством дождевых облаков.

Слегка монотонно. Да разойдется вода и да возникнет средь нее суша.

И было так.

Лучше, но выглядит мертвенько. Да будет жизнь…

И стала жизнь. В воде появилась слизь, которая превратилась в морские водоросли, островки их выплыли на берег, обосновались там и произвели растения, покрывшие пустые скалы и создавшие почву. На земле появилась трава и дала семена, выросли плодовые деревья, возникли лужайки и джунгли, цветочные растения отделились от мха, сельдерея и прочей огородной зелени.

Слишком статично. Да будут животные…

И были киты и рогатый скот, домашняя птица и дикие звери – и все они плескались, мычали, кудахтали, бегали и ползали, немного оживляя пейзаж, но все равно этого было недостаточно.

Проблема в том, что тут слишком тихо, сказал я себе.Ничего не происходит…

Земля затряслась под ногами и поднялась, вершина горы взорвалась, изрыгая лаву, которая покатилась по усаженному деревьями склону, сжигая все напрочь; черные облака дыма и пемзы окутали меня. Я закашлял и передумал, и все вновь стало тихим и мирным.

Я имел в виду что-нибудь приятное, например великолепный закат с прекрасной музыкой…

Небо дернулось, солнце покатилось на юг во всем блеске фиолетового, зеленого и розового, одновременно полились чарующие аккорды из невидимого источника на небе или у меня в голове. Когда все устоялось, я быстренько провернул все назад и прогнал несколько раз, сделал музыку разнообразнее и проиграл еще с десяток дисков, прежде чем решил, что она соответствует зрелищу.

Тяжело всякий раз составлять новую композицию, признался я самому себе.Зачем мне эта головная боль? Как насчет концерта без светового шоу?

Я проиграл, насколько помнил, различные симфонии, элегии, концерты, баллады, мадригалы и рекламные слоганы. Но через какое-то время выдохся. Попытался придумать собственное сочинение – ничего не получилось. Это была новая область, которую мне еще предстояло освоить. Но я жаждал развлечений немедленно.

Катание на лыжах, решил я.Здоровый отдых на чистом воздухе, острое ощущение скорости…

Я срочно соорудил крутой склон, полетел по нему на горных лыжах и сломал обе ноги.

Не так, пожаловался я, собирая себя заново.Никаких падений…

Я летел вниз по склону так, что воздух свистел в ушах, меня поддерживали невидимые помочи, не давая разбиться.

Кстати, неплохо бы принять ванну. Или нет, лучше серфинг…

Я летел на гребне волны в каком-то садке, огражденный со всех сторон перилами. Точнее, перемещалось все вокруг, но оно не имело ко мне никакого отношения.

Плохо. Придется изучить и это… опять предстоит тяжелая работа. Может, прыжки с парашютом?

Я распахнул дверь самолета и шагнул в пустоту. Свистел ветер, я висел неподвижно, наблюдая, как растет гобелен пастельных цветов у меня под ногами. Внезапно он превратился в поля и деревья, бешено мчащиеся мне навстречу. Я схватил кольцо, дернул…

Рывок чуть не сломал мне позвоночник. Я вращался с головокружительной скоростью, раскачиваясь, как маятник на высоких часах, а потом врезался в твердую скалу.

…Я умудрился погасить парашют, расстегнул ремни безопасности и лег под кустом, чтобы регенерироваться.

В каждом ремесле есть свои хитрости, напомнил я себе.Включая ремесло Бога. Какой смысл делать что-то, если я не получаю удовольствия?

Это заставило меня задуматься о том, чем я действительно мог бы насладиться.

Все в твоих руках, старик, сказал я себе.Как насчет миллиона долларов – для начала?

Банкноты были аккуратно упакованы в пачки по тысяче долларов: десятки, двадцатки, пятидесятки и сотни. И таких пачек было много. Очень много.

Опять не то. Что хорошего в этих серовато-голубых бумажках? Только то, что можно на них купить. Например, золотисто-каштановый «оберн-спидстер» образца 1936 года с зеленой кожаной обивкой…

Автомобиль стоял на парковке. Внутри хорошо пахло. Дверцы приятно захлопнулись. Я тронулся и погнал его по дороге, делая пятьдесят километров в час. Затем стал набирать скорость: девяносто… сто… двести. Немного погодя я устал нестись сквозь ветер и пыль – и убрал их. Затем устранил тряску и рев мотора.

Ты прикован к земле…

Я добавил машине крылья и хвост, круто поднялся в небо на своей птичке, а ветер бил мне в лицо, принося с собой запах касторового масла и высокооктанового бензина. Внезапно автомобиль не выдержал, развалился на куски и упал на поле под Пеорией. То, что от меня осталось, можно было собрать ложкой. Я сделал это, а потом пересел в Т-33, катившийся гладко, точно по шелку. Какое-то время я с удовольствием вел его по оврагам и лощинам, но подниматься в воздух мне уже не захотелось. Тогда я поплыл под парусом вниз по каньону, но тут меня одолел приступ морской болезни. Я причалил к берегу, вылез, и меня стошнило.