Когда он вернулся во дворец, то провел несколько мучительных минут в четырех стенах. Сможет ли он убивать, если чувствует каждый вздох жертвы? Не сойдет ли с ума, если чужая агония проникнет в его голову так же легко, как видение чужих грехов? Не в силах думать об этом, он вызвал Епифанию. Ему хотелось увидеть человека, которому он небезразличен, пусть даже это только благодарность. Король ходил по дворцовому саду, крутя в пальцах сорванный лист.

– Приветствую, мой король, – склонила голову дева-инквизитор. – Я польщена тем, что вы назначили меня на лучший корабль Армады.

Черное с фиолетовым и вишневый цвет губ – изысканный ансамбль. Тугие ремни, стискивающие гибкое тело, блеск оружия, тихий шелест длинных волос, чарующая грация движений… Прежде Терновник не встречал ничего подобного. В мире церквей и епитимий женщин не было, их вычеркнули, укрыли покрывалами и нескончаемыми полотнами юбок. О них говорили как о досадной слабости, необходимом зле или сладком грехе, на них смотрели, когда на приемах знати жены расцветали в странных нарядах, словно диковинные цветы. Их пугливые повадки, глупость и непристойное кокетство отталкивали, и потому Епифания выглядела словно посланец неведомого мира.

Жесткость, интриганство и пламенная вера в Бога-отца странным образом сочетались в ней, это влекло Терновника. Он знал, что многие смотрят Епифании вслед, и знал, какую жажду и какие непристойные мысли она вызывает в мужчинах. Теперь дева-инквизитор принадлежала ему. Когда Епифания опустилась на колено, словно присягающий рыцарь веры, король запустил руку ей в волосы:

– Женщине не пристало копировать рыцарские жесты.

Поддавшись неожиданному порыву, Терновник наматывал длинные пряди на кулак, пока голова продолжавшей стоять на колене воительницы не вздернулась. Он ожидал гнева, но она просто смотрела ему в глаза:

– Вам нравятся рыцари, а я хочу понравиться вам.

Король попробовал прочитать ее, но день в столице его измотал. Усталость и волнение лишили проницательности, поэтому он мог лишь наблюдать.

– Почему?

– Потому что вы – король войны. – Женщина поднялась, и Тристан понял, что забывается. – Бог-отец – это бог войны, он давно зовет сокрушить виновных, но пастыри слишком любят теплые места в церквях, чтобы на это решиться. Я – инквизитор, молот Бога-отца. Мне не нужен слабый Совет. Мне нужен король войны.

Губы Епифании раздвинулись в улыбке. Она смотрела сквозь Терновника, видя полыхающие дома и виселицы. Дева-инквизитор встречалась со смертью гораздо чаще, чем король, и успела к ним привыкнуть. Кто знает, с чем она столкнулась за несколько лет в инквизиции, сколько еретиков или обвиняемых пытались ее обмануть – и проиграли? Можно лгать пастырям, но сможет ли король обмануть инквизитора? Ему стоит тщательнее подбирать слова. Терновник понял, что не знает о Епифании ровным счетом ничего.

– Король – всего лишь слово, Епифания. Новый лорд-инквизитор и церковь будут говорить нам, куда лететь.

– Сначала. – Голос Епифании звучал почтительно, но все же слишком властно. – Но народ полюбил вас, своего короля-страдальца, ведь слушать одного человека гораздо проще, чем целый Совет. Бог-отец дал вам победу над Силье, который был сильнее, – разве это не знак? На войне становится понятно, кто чего стоит.

– Мне кажется или я слышу нотки недовольства работой Совета? – поднял бровь Терновник.

– Высший Совет принимает решения слишком долго. Зачастую пастыри мешают друг другу. Им нужна крепкая, сильная рука, но лорд-инквизитор перестал ей выступать, опасаясь шуай.

– Был ли Силье прав, когда говорил, что мы не должны трогать Сеану?

Епифания передернула плечами:

– Он не лгал, мой король. Но этого знания, увы, недостаточно. Чтобы понять, почему он стоит на своем, нужно задать серию вопросов, докапываясь до истины, проводя судебное расследование. Бог-отец дает инквизиторам четкие ответы на однозначные вопросы. Но сложность жизни еще предстоит на такие вопросы разложить. Для этого необходим суд, а Совет не позволит судить Силье, это взволнует народ. Пастырь Вик знает то же, что и он, и придерживается другого мнения, потому и поддержал вас.

– Силье был еретиком?

– Конечно нет! – засмеялась Епифания. – Лорд-инквизитор Силье безгранично предан Лурду и Богу-отцу. Но он приложил бы все силы, чтобы шуай оставили в покое, хотя мне неизвестна причина.

– Вы рветесь в бой просто потому, что в столице вам нет места, – вдруг понял Терновник. – Никому не нужна красивая женщина с клинком. Это нелепость.

– Вы собрали флот по той же причине, – безжалостно ответила она. – Никому не нужен король, который ничего не решает. Но ничто не происходит без воли Бога-отца. Именно он позволил мне стать инквизитором. А вы позволили мне им остаться – и теперь я буду служить вам до самой смерти.

Когда Епифания ушла, Терновник закрылся в покоях и сидел в непонятном оцепенении до тех пор, пока в дверь не постучали слуги. Они начали процедуру облачения в парадные доспехи, в которой человек являлся лишь предназначенной для украшения куклой. Король окончательно превратился в миф, воодушевляющий рисунок, как того и хотели пастыри. Вымытый, вычищенный, покрытый футляром дорогих одежд, молодой король преобразился в героя сказки, где все мужчины – прекрасные воины, а женщины – покорные и счастливые ангелы. Трагическая надменность Епифании, равно как и убийство Терновником Дала Риона, не вписывались в эту фреску.

Собственный вид вывел Терновника из себя, и он запустил в зеркало блюдо с фруктами. Яблоки покатились по полу.

– Совет играет мной, словно раскрашенным солдатиком… Я хочу быть одет, словно бандит. Словно фатоватый бродяга из нижних кварталов.

– Мой король… – У слуги не хватало храбрости перечить, но слова короля показались ему страшными. – Обычаи… Народ…

– Мы идем сражаться, и я хочу одежду, на которой кровь не будет так заметна. Убирайтесь!

Когда перепуганные слуги покинули комнату, он открыл сундук и достал оттуда темный ком. Голый труп Дала Риона бросили в реку, потому что королю не хотелось объяснять, почему он решил казнить убийцу собственноручно, без суда и следствия. Одежду тюремщики собирались тут же поделить, но Терновник едва не заколол и их. Сейчас, полностью погрузившись в себя, он осторожно расправлял мятую одежду Риона на полу, будто собирая мозаику.

Спустя час король-Терновник вышел из парадного входа, горячо приветствуемый народом столицы. Еще никогда он не ощущал такого единения толпы, бурлящей криками, восторгом, искренним воодушевлением. Все глаза были обращены на него, люди ликовали, выкрикивая его имя. Черные перевязи Риона опоясывали Терновника, излишне игривую для короля-аскета броню покрывал белый плащ с огромным крестом, подаренный Советом. Волосы он перевязал грубым засаленным шнурком наемного убийцы. Тристан Четвертый выглядел дико, но его назначили символом войны, а потому никто из пастырей не сказал ни слова. Для народа он был разъяренным святым, готовым погибнуть за веру, человеком, доведенным ересью до праведного исступления.