Бунтовщица стряхнула остатки песка с рук.

– Вокруг множество тех, кому можно сообщить правду, но они не захотят ее знать. Сил немного, нужно с умом выбирать, на что их потратить. Если осмотреться, увидишь тысячи людей, которым можно помочь, но приходится отказывать, потому что ты один, а их – море. Избирательность со стороны может выглядеть жестокостью. Ведь так много мужчин и женщин, достойных правды, исцеления, дружбы или любви… На всех твоих даров не хватит, Дрейк. Выбирать между ними и оставлять кого-то в одиночестве преступно, но любить нескольких – разрушительно. Оттолкнув их, разобьешь сердце. Приблизив кого-то, уничтожишь остальных. Игра с равновесием невероятно сложна, каждый выбирает свой рисунок. Что сделаешь ты, инквизитор?

– Если речь о любви, то меня учили, что нужно выбирать кого-то одного.

– Учили… Ха! – прыснула Кари. – Я спрашиваю не залитые в тебя помои, а тебя самого.

– Мне не встречалось так много людей, достойных любви, – неожиданно ядовито ответил я.

– Ты уже привык к кхола, вскоре станешь одним из нас. И тогда встретишь.

Это не было предположением. Кари обещала.

В лагере говорили, что она знает, что нужно сказать каждому из кхола, что она смотрит прямо в сердце, но я не верил в ее всемогущество. Слишком уж по-человечески она пыталась согреть руки и ежилась от оплеух октябрьского ветра. Я подошел ближе, заслонив ее от резких порывов. Ладони Кари были маленькими, но грубыми и обветренными – мозоли от тренировок, зажившие царапины. Она снова зачерпнула песок и теперь пересыпала его из руки в руку.

– Я не верю в победу еретиков над Армадой. Но чтобы битва имела смысл, мы должны отличаться от пастырей. Отличаться от них всем, – сказал я.

Кари наклонила голову вбок, предлагая продолжить.

– Ты не можешь решать за других, к чему они готовы, а к чему нет. Легко просчитаться. – Я вспомнил Робера Кре. – Пусть Лойна знает, что никакая награда их не ждет. Это и есть холодная свобода, про которую ты все время твердишь. Почему ты делаешь для нее исключение?

– Почему это важно для тебя?

– Лойна будет воевать и умирать за «людей ясности» ради лжи, которую ты предлагаешь. Где же тут ясность? Я не могу этого выносить. Этого просто не должно произойти – и все.

Не знаю, почему чужаки стали мне небезразличны настолько, чтобы пытаться проповедовать свои идеалы остриженной под мальчика еретичке. Армада строилась на лжи и повиновении, но в лагере кхола я увидел нечто иное и стремился это сохранить. Кари кивнула, глядя на поток песчинок.

– Ладно, я расскажу Лойне, что они никогда не смогут жить в собственном городе, а ты посмотришь, к чему это приведет. – Кари словно пыталась чему-то меня научить. – Правда – прерогатива сильных, в Лойне же полно изъянов. Люди сложны и хрупки, их легко сломать. Они ненавидят что-то только потому, что так поступали предки, или любят идеи, в действительности любя внешний вид того, кто их высказал. Степени самообмана бесконечны. Те, кто собрался в Аш-ти, тоже такие. Раймонд переполнен благодарностью, она выходит из берегов. Каин стал моим цепным псом, потому что ему нужен стержень. Тео видит во мне друга, которым я не являюсь. Ты хочешь, чтобы я убила твоего бога.

– А ты можешь? – вырвалось у меня.

– Да.

Ответ оглушил. Годар произносила вещи, которые были немыслимы для человека, воспитанного церковью, и все же возможность бунта воспламеняла. Я потерял контроль и наклонился вперед, целуя губы Кари, которые так легко выносили вердикты. Хотелось, чтобы она смутилась, разозлилась, закричала, впервые повела себя как женщина. Я бросал вызов, я ее оскорблял. Но Кари отдалась поцелую легко, бездумно, будто мы давно были любовниками. Для нее это ничего не значило. Дыхание пахло сладким вином.

Поражало, что это возможно, – прикасаться к человеку, который исцеляет умирающих. Не помню, когда в последний раз ощущал рядом женское тело. Сильная спина Кари под холодной жесткой кожей куртки – я провел по ней пальцами, чувствуя каждый изгиб… Когда я отстранился, ошеломленный силой притяжения, бледно-голубые, почти стальные глаза бунтовщицы смотрели снизу вверх. Ее тянуло поцеловать снова. Кокетка соблазняла бы, крики добродетельной дамы сотрясли бы воздух, но блудница Сеаны лишь щурилась на ветру.

– Я изменила твои глаза, – отметила она глухим голосом. – Когда исцеляешь кого-то, трудно остановиться и не исправить что-нибудь еще.

Так вот о чем говорил Идори… Страхи накатили с новой силой. Я должен был видеть что-то новое, но не мог заметить разницы. Может, еретичка околдовала всех вокруг? Весь Лурд говорил, что она заслужила костер. Видимо, я изменился в лице, потому что Кари добавила:

– Если захочешь продолжить, я к твоим услугам.

К моим услугам? Какого черта?! Я не сдержался и расхохотался:

– Ты ведешь себя как заправляющий рубаху в штаны бабник, Годар. С тобой любой почувствует себя мужеложцем, так что вряд ли я попробую снова. Тебя увлекает хоть что-то, кроме войны?

Еретичка сделала шаг назад и опять уставилась за реку. Она ждала флот Армады, как ждут возлюбленного.

– Все вокруг увлекает меня, люди превращаются в ловушки. Мир невероятно красив, но я не могу позволить себе быть распятой этой красотой. Все звенит, кричит, молит о любви… Я каждую минуту слышу этот плач.

Налетел еще один порыв ветра.

– Настоящие святые Лурда удаляются от мира не потому, что он им неприятен, а потому, что он слишком громок, ослепительно ярок… Переживать сияние, которое они называют светом Бога-отца, тяжело. Выпивки, чтобы приглушить его, недостаточно. Но я не уйду, пока пастыри коверкают мир собственным невежеством.

Невысокая женская фигура одиноко и недосягаемо мерзла на осеннем ветру. Момент слабости закончился, и теперь я чувствовал неловкость за несдержанность.

– Я безумно желаю тебя, Дрейк, – вдруг сказала Кари, и признание пронзало. – Боль делает окружающих притягательными, от нее так хочется избавить… Ты покинут и разбит, словно падший ангел, наказан за непокорность. Если долго смотреть, это совершенно завораживает…

– Довольно. – Я оборвал ее, не желая ничего слушать, но Кари продолжала – отстраненно, безлично:

– В каждом, если приглядеться, я вижу что-то прекрасное. Любой человек, если уделить ему чуть больше внимания, становится бесценным… Но потом я отворачиваюсь и вижу кого-то еще.

– Да замолчи же, черт тебя возьми! Ты пьяна.

По странной причине я чувствовал себя оскорбленным. Все, что она говорила, было невероятно позорно, непристойно, слишком откровенно. Глаза Кари округлились, но вместо того чтобы возмутиться, она начала смеяться. Неприятный и неуместный смех резал слух.

– Я всего лишь говорю правду, и ничего больше. Правду, которую ты должен искать, даже если она разбивает сладкие иллюзии. Завтра на твоем месте окажется Каин или Раймонд. Любой, на ком взгляд задержится слишком долго. Но разве это имеет значение? Я сделала для тебя невозможное. Теперь твоя очередь.