трава высотой в десять см. На траве пасётся собака, она ест траву и поглядывает порой на Колю. Но близко не подходит. Тишина. На потолке, который деревянный, ни облачка. Вдруг из бассейна вылазит голая прекрасная женщина. Она выжимает волосы и говорит, что Коля последнее время ей нравится. Уже долгое время она его любит. А сегодня она пришла, спряталась в воду и дышала через трубочку. И что, мол, не выдержала вот, вышла. А что собака смотрит, так это ничего. Коля не отвечает и не шевелится. Женщина говорит, что, мол, ответь, Коля. Коля молчит. Тогда женщина хватает его за плечо. «Ах, ты пренебрегаешь моей любовью, пренебрегаешь», — и она щиплет его. Но Коля не двигается. Тогда женщина рвёт на нём пиджак. Пуговицы отлетают, и из-под пиджака сыплются опилки, мука, и ползёт тесто. «Ах, Коля, ты, оказывается, не настоящий», — говорит женщина и прыгает в бассейн. А Коля совершенно распадается. Голова куда-то подкатилась. Подбегает собака и нюхает Колю.

Лилия

Лилия ехала на лодке по широкой синей реке. В лодку был запряжён чёрный сильный конь, так что его совсем не было видно в волнах. Лилия лежала на спине, и голые её груди смотрели в воздух. Большое тело, роскошный живот, хорошие белые ноги, и всё приятного цвета с синенькими прожилками, как мрамор, лежит и смотрит в небо. А конь везёт её по реке, и вверх завиваются огромные барашки волн и такая пена, и всё бурлит. А Лилия не изменяет выражения лица. Вот до неё пятьдесят метров, вот меньше. Вот она рядом — вот её страстное прекрасное лицо промелькнуло, и вот до неё пятьдесят метров и уже сто и больше. Вот — Лилия точка. А вот нет и точки…

«Я люблю мясо, коня и курицу…»

Я люблю мясо, коня и курицу

Я люблю цаплю, быль и беду

Я люблю подушку и школу

Всё заколочено и всё протухло

Меня вывели, чтоб опять привести

Очень плохо с их стороны

В городе весна, болтает соседка

Она маркиза, она кокетка

Не верю ей, не верю ей

Подайте мне пальто скорей

Горит железный свет на небе

И кто-то быстро убежал

И засевая смертью площадь

здесь танк могучий проскакал

Любовь побита и побита

Огни сидят в землянках лишь

А если уж любовь побита,

то ничего не сделаешь.

«Давно уже окна повисли…»

Давно уже окна повисли

И шторы на них не шумят

В огромнейшем озере плавать

никто не осмелится счас

Болтают ветвями ивы

Летают вороны, гремя

Какой-то пустынник пугливый

прошёл, полосами летя

Знакомый мертвец Серёжа

лежит под плитою тихо

И рядом плита, и вдали

И будто её унесли…

«Водишь кратким пальцем по бумаге…»

Водишь кратким пальцем по бумаге

Даль и близь… и близь

И течёт в овраге

ручьём чёрным слизь

Мир был остр как гвоздь железен

Доски у моста

всё глядели острыми глазами

на врождённого меня

и теперь красиво то что плохо

раньше было… в сквере пионер

и ушла великая Эпоха

жизни у страны ЭСЭСЭСЭр

«Жара. Уж пышная сирень…»

Жара. Уж пышная сирень

и отцвела, и полиняла.

Писать выдумывать мне лень.

Пишу, что вижу, что попало.

Теперь понятно мне уже,

что есть предел желаньям, силам.

И остановка точно есть

движенью вдаль, стихам прекрасным.

Печально это. Сизый сон

едва прогнав — тащу обратно

И ничего не хочет он

А только было бы приятно

«Его золотистые ноги…»

Его золотистые ноги

кусала больная пчела

По берегу женщина ходит

и шляпа её на плечах

Стекают завязки на шею

и зонтик в прохладной руке

Старушка бесцельная рядом

уселась в тени в уголке

Идёт благородный мужчина

высокую цель он несёт

Кормить зарождённого сына

костлявая мамка бредёт

И тучки нависли, служанки

с базара уже все прошли

И слесарь, водопроводчик

меняет общественный кран

«Люблю я славно молодую…»

Люблю я славно молодую

свою рубашку на плечах

Её по слабости балуя

вином я лью её во швах.

Рубашка моя дорогая

лишь темь настаёт только темь

уж и крадусь, пригибая

с собою совместно тебя

«Зима и шесть колонн у дома…»

Зима и шесть колонн у дома

и стужа, холод меж колонн

И коридор… квартира двадцать

и колокольчиковый звон

Хозяин он в пальто и шапке

Вино и водка на столе

Огромный шёпот средь гостей

и восемь ламп и все горят

Цветы стоят и озаряют

Лицо лежит, икает, врёт

А магазины закрывают

и он за водкою идёт

Люблю я детскую кроватку

в углу стоящую без дела

А также кожаную папку

в которой люди омертвело

взирают на меня с улыбкой

их нет на свете, давно нет

они лишь образы пустые

чубы и бороды лихие

кавалерийские глаза

и гимназическа слеза

Таким я образом уставлюсь

смотрю смотрю не говорю

И всё что нужно я запомню

и удержу среди себя

Меня волнение толкает

всё дальше дальше от людей

А кто-то нервно отрицает

цивилизацию людей

«Жила-была на свете…»

Жила-была на свете

женщина одна

И странная особа

была подчас она

Всё это в то же время