– Я никуда не спешу. Это танцору балета к папке нужно.

Марко вообще заметно расслабился, а за ним вслед, кажется, и Мика тоже, подмазанный еще и детской непосредственностью госпожи Марии, которая так искренне радовалась солнцу. Алиса видела это по крошечным переменам. Тут уголок губ опустился, тут веки дрогнули, тут плечи облегченно вздохнули, а вот шаг стал мягче, свободнее. Как будто все четверо вышли на прогулку выходного дня, и сейчас найдут столик на террасе летнего кафе, закажут ледяной «нескафе», который кофелюбивые сербы почему-то считали за хороший кофе, раскурят по сигарете и заведут бесконечный балканский треп ни о чем и обо всем, как и положено, громко и размахивая руками от необходимости обрушить на стол все новости.

Алиса почувствовала себя почти так же, как на занятиях в танцевальной школе, когда все приходили принарядившиеся дома или приносили с собой с работы сменную одежду, чтобы выйти на паркет при полном параде. Женщины подкрашивали губы и ловили на себе взгляды потенциальных партнеров на танду, мужчины опрыскивались парфюмом и кивали любимым партнершам. Алиса приходила в джинсах и джемпере поверх футболки. На нее тоже смотрели, но обычно поджав губы или улыбнувшись по-быстрому с виноватым выражением лица прежде, чем отвернуться и завести разговор с соседом по мягкой банкетке в раздевалке.

Только тогда она отмалчивалась и отводила взгляд, а сейчас не имеет права молчать. Потому что кто-то должен говорить правду, даже если ее никто не хочет слышать.

– Давайте поосторожнее, – сказала она. – И потише. Мы не на прогулке.

– Да ну, русская. Все ж тихо. Я ж говорил. Это в центре самый фарш, ну так там братишки за стратегические объекты вонзаются. А тут все хорошо. Сама видела. Чистенько. Окна никто не бьет. Не стреляют. Ну, сидят люди по домам, так их выпустят скоро. Для их же блага, на всякий случай. И тут – слышишь? – не шелохнется ничего. Тихо. Все тут хорошо. Все у нас хорошо. Скоро, дай-то Бог, везде наладится.

Алиса покачала головой, и Марко это не понравилось.

– Ну чего ты такая? Опять шарманку заведешь, что работа у тебя такая? Была.

Она покачала головой, а на последнем слове скривилась, как от зубной боли.

– Не заведу. Более того, если окажется, что ты прав, а я – нет, я первая это вслух признаю. Если нужно будет, даже извинюсь, что испортила вам прогулку. Но пока не доказано обратного, пожалуйста, хотя бы на эти полчаса, которые нам еще нужны, чтобы дойти до больницы, давайте притворимся, что я знаю, о чем говорю, и сделаем, как говорю. Можем, Марко?

– Да мне-то что, русская.

– Можем, Мика?

Мика отвлекся от госпожи Марии, которую поглаживал по плечу. Ответил не сразу. Он с самой школы так с Алисой и говорил, каждый раз через паузу, как будто нужно было сделать усилие, чтобы сдвинуть неловкие, неудобные слова внутри себя точно так же, как двигал неловких, неудобных партнерш-начинашек на уроках. Хотя нет. С начинашками у него все получалось легко, они послушно скользили за ним по паркету. Со словами не так.

– Как всегда, – ответил он.

– В смысле?

– Как всегда, – повторил он. – Мы всегда так делаем, разве нет?

– Что?

– Делаем, как говоришь.

Алиса подвигала челюстью, как будто пережевывала его слова. Сглотнула.

– Спасибо, – сухо сказала она.

– Не за что.

Меж листьев снова заиграло солнце, и сейчас оно показалось неуместным, неправильным. Серое небо куда больше подходило всему, что творилось в этой части города, в этом парке, в душе Алисы, в словах Мики.

– Я дала слово отвести тебя, куда скажешь. Ты согласился. Я выполняю.

– Спасибо, – отзеркалил Мика.

– Не за что.

– Ну мы идем или как? – перебил Марко. – Вы давайте уже определитесь, тихо мы и быстро, или медленно и разговоры будем разговаривать.

– Идем, Маки.

Солнечный зайчик запрыгал по асфальтированной дорожке, а потом задрожал и пропал, как будто небо сморгнуло случайно и совершенно неправильно пробившийся кусочек солнца.

Дальше продолжили молча. В парке было непривычно тихо, и дело было даже не в отсутствии людей и собак. Птицы, обещанные цветастыми постерами на входе, притаились и не пели. Если у Алисы и были сомнения в том, что тишина не несет ничего хорошего, то сейчас не осталось. Если уж звери разбегаются, значит, самый страшный зверь поблизости – это человек.

Свернули на дорожку, которая вела к спортивному центру. За ним должны были показаться черно-серые бетонные слои этажей военно-медицинской академии. Когда деревья поредели и стали сменяться преимущественно на кустарник, стало больше неба. Наверху оно было по-прежнему сереньким с редкими рваными клочками голубого, а от горизонта вниз тянулись темные струйки дыма.

Мика охнул.

– Костры, – поспешил сказать Алиса. – Струйки тоненькие совсем, смотри. Это не здание горит.

– Какие костры? – он непонимающе повернулся к ней.

– Не знаю. Выясним. Это не здание, Мика, слышишь?

Мика не ответил, повернулся к Марко и протянул ему руку, в которой сжимал ладонь госпожи Марии.

– Возьми ее, пожалуйста.

А когда тот принял теплую сухую руку, Мика рванул с места.

– Подожди! – крикнула Алиса, а про себя ругнулась.

Там мог быть блокпост. Снайпер. Злая толпа. Красная лампочка опасности замигала внутри черепной коробки, заливая весь мир в тревожный цвет. Алиса рванула следом.

Тренированное тело Мики умело быстро бегать. Алисе на ее возмущающихся коленях пришлось постараться. Догнала его уже почти у спортивного центра. Бросилась вперед, схватила за рукав. Он рванул руку, но Алиса не пустила, потянула не себя.

– Да постой ты!

Пусти!

– Да не держу!

И правда, выпустила. Мика встал. Бросил на нее колючий быстрый взгляд.

– Не держу, – повторила Алиса и подняла руки в воздух ладонями наружу. – С тобой пойду.

Протянула ему руку, но он ее не принял. Развернулся и пошел дальше быстрым шагом, переходя на бег. Алиса бежала следом, запретив себе даже думать об иглах боли в суставах, держа фокус на спине Мики, на взлохмаченном затылке, да еще, краем глаза, на голубых сиденьях на трибунах открытого стадиона. Именно поэтому она первой заметила, что на них сидят люди.

Мика шумно выдохнул.

– Все в порядке!

Впервые за эти несколько дней голос Мики прозвучал как по-настоящему его: мягкий, теплый, с намеком на звонкость в глубине, как колокольчик, бережно завернутый в толстый плотный бархат.

Его выдох подхватил встречный порыв ветра, который мазнул по лицу и зализал назад темную челку. Деревья в парке торжественно качнулись под его напором. Только редкие люди на трибунах сидели неподвижно. Лиц было толком не разглядеть, только обычную городскую одежду на смирных телах. Алиса еще не видела их вблизи, но уже знала. А Мика обернулся к остальным и помахал: