Ева протянула мне документ и взглядом указала: «Ознакомьтесь». Я внимательно прочитала текст, в котором фигурировало мое имя и имя Тони. Вся ситуация казалась слишком сюрреалистичной, чересчур официозной и какой-то бессмысленной. Мы подписали необходимые договоры, соглашения о неразглашении и прочие бумаги, после чего Ева аккуратно сложила документы в ту же черную папку и отнесла на стол, цокая каблуками. Теперь с собой она захватила пульт, я невольно оглянулась и нашла небольшой плоский экран, на который даже не обратила внимания. Я едва ли произнесла с начала «приема» десяток слов. Думаю, как психиатр, Ева должна была понять мое смятение.

– Прошу меня простить, я не часто сталкиваюсь с ситуацией, когда мне приходится выступать в роли адвоката, – слова извинения она произнесла слишком по-деловому, даже величественно. – Тони – мой давний пациент и пациент, скажем, уникальный. Поэтому я не могла отказать ему в просьбе.

– Он чем-то болен? – я нахмурилась. Конечно, получив его записку с номером психиатра, я нагуглила миллион психологических проблем, которые могли быть у Тони: от банальных садистских наклонностей до шизофрении.

– Да, – коротко отрезала Ева, мое сердце замерло до момента, пока она не продолжила говорить. – Но, думаю, вам для начала нужно кое-что увидеть.

Ева включила висевший сбоку от нас телевизор и отыскала нужный файл. Когда началось видео, я вцепилась в мягкую кожу кресла так сильно, что на ней наверняка навсегда останутся следы от моих ногтей. Я хотела сбежать в ту же секунду, не желая видеть происходящее на экране, но, подобно законченной мазохистке, оставалась неподвижно сидеть.

На экране появилась квартира Тони с камер видеонаблюдения, которые я никогда не замечала, пока жила с ним. Несколько общих бездвижных планов, подобно жуткой презентации: первый «слайд» – изуродованная черной краской гостиная, которая при дневном свете выглядела еще более отвратительно, второй «слайд» – кухня с открытыми шкафами и разбросанной посудой с остатками еды. На третьем «слайде» мое сердце мучительно заныло: в кровати лежал Тони. Он был один, никаких девиц с красными волосами. Я быстро осмотрела знакомую обстановку и заметила две привязанные темные ленты на углах кровати. Мои губы начали дрожать, но я не стала проверять, заметила ли Ева. Я не могла оторваться от вдруг ожившей картинки.

Тони пошевелился, сонно потянулся за одеялом и, перевернувшись спиной к камере, резко оторвал голову от подушки. Он замер, на что-то уставившись. Не было видно, что он именно делает, но его руки двигались.

– Что за… – услышала я его голос спустя три месяца тишины. Он стремительно поднялся, черная ленточка опустилась на простыню из его рук, словно в слоу-мо4.

Кадр сменился, Тони стоял в своей гостиной, осматривая грязные следы анархии. Хоть качество картинки было неидеальным, и я не могла четко видеть его лицо, но отчего-то казалось, что он был в настоящем ужасе – в непонятном мне, но неподдельном ужасе, будто не сам собственными руками совершил над своим домом подобное надругательство. Он метнулся обратно в спальню, камера переключилась вслед за ним. Тони что-то быстро печатал на ноутбуке, потом замер словно мраморная статуя. Спустя минуту я услышала его крик, почти нечеловеческий вопль ярости. Я вжалась в спинку кресла, меня волной накрыла сильнейшая паника от его душераздирающего крика, переходящего в плач. Никогда я не видела Тони таким. Да, и вообще, никого в жизни я не видела в настолько сильном отчаянии, даже папу, пережившего страшный удар. Что Тони увидел на экране ноутбука – оставалось загадкой. Мне стало бесконечно жаль его, я чувствовала его боль, как свою собственную. По моим щекам потекли слезы, я даже не пыталась их смахнуть. Картинка расплывалась сильнее, делая образ Тони нечетким, да я и не могла видеть его таким раздавленным, загнанным, сломленным.

– Майя, у Тони диссоциативное расстройство идентичности, – раздался голос Евы, чуть более чуткий, чем прежде. Она выключила телевизор и дала мне время успокоиться. Понимая, что наш сеанс не бесконечный, я сделала глубокий вдох и вытерла руками лицо. Увиденное оказалось для меня эмоционально непосильным.

– Что это такое? – наконец произнесла я дрожащим голосом. Я не боялась показаться глупой, в итоге, откуда мне было знать подобные термины?

– Хм, сложный вопрос, но раз мы располагаем временем, а главное, согласием Тони, я хочу прояснить вам его… ситуацию, – она откинулась на спинку кресла, вероятно, в преддверии долгого разговора. – Вам может быть знакомо данное психологическое расстройство под более простым названием: раздвоение личности. Личность Тони не является целостной, она разделена на четыре известные мне идентичности. Чтобы вам было проще понять, я скажу так: в сознании Тони живет несколько людей. До недавнего времени вы, Майя, были знакомы только с одной его личностью, личностью-хозяином – самим Тони.

Несмотря на мое внешнее замирание, внутри меня все бурлило. Я все еще не могла переварить увиденное, а тем более поверить в те невообразимые сказки, которые рассказывала Ева (я даже начала сомневаться в том, что она – психиатр, а не актриса), но одновременно мне отчаянно хотелось думать, что Тони (Тони или кто, получается, личность-хозяин?) не мог предать меня, что это сделал кто-то другой, чужак, вторгшийся в его сознание. Я продолжала внимательно слушать.

Ева рассказала мне о том, что Тони обратился к ней семь лет назад. Проучившись два года в Европе, он начал замечать, что из его памяти пропадают некоторые события или целые дни: например, он готовился к тесту, который должен быть на следующий день, но, проснувшись, обнаруживал, что день теста был вчера, а он так и не появился в университете. Случаи амнезии становились все чаще, их уже нельзя было списать на стресс или усталость. Ситуация усугубилась, когда на его имя стали поступать жалобы от студентов за драки. Однако Тони не мог вспомнить, что произошло, когда он в очередной раз просыпался с разбитым лицом и окровавленными руками. Когда он однажды очнулся в полиции, грязный, избитый, с ужасным похмельем, хотя не пил накануне, то принял окончательное решение вернуться домой и выяснить, что с ним происходит.

– Случаи диссоциативного расстройства идентичности остаются крайне редкими, тем не менее, мне и коллегам удалось поставить диагноз Тони достаточно быстро, и мы незамедлительно начали терапию, избежав губительного медикаментозного лечения, – Ева провела тонкими пальцами по своим белоснежным волосам, она словно окунулась в ностальгию. – Мы часами разговаривали, прорабатывали его множественные детские травмы. Гипнотерапевты нашего центра ежедневно погружались в сознание Тони и его субличностей. Главной целью нашей терапии является сращивание отдельных альтернативных личностей. Это длительный процесс, многолетний, но у Тони все получалось превосходно.

Ева улыбнулась, показав ряд мелких жемчужных зубов, и замолчала, будто рассказала все, что хотела.

– Значит, что-то случилось? – отозвалась я.

– Это хроническое расстройство. Никто не может гарантировать, что срощенная личность останется целостной на всю жизнь. Одного сильного эмоционального всплеска иногда бывает достаточно, чтобы вернуться на нулевой этап терапии, – Ева досадно развела руками, она, действительно, была расстроена, что годы лечения Тони оказались бесполезными.