Я с отчаянной жадностью глотала ночной воздух, словно мне в больничной палате поднесли кислородную подушку.

Назавтра после вечеринки у Шарлотты мать, как и ожидалось, засыпала меня вопросами, но довольно быстро убедилась, что много из меня не вытянешь. Я могла бы сочинить пару небылиц, но вовремя вспомнила, что мать не хуже меня знает Шарлотту и ей не составит никакого труда выяснить, что я у нее в гостях не задержалась. Я сочла, что лучше до этого не доводить и представить ей свою версию. Да, я действительно ушла рано, потому что мне стало нехорошо, наверное, в обед съела что-то не то, а может, просто устала. Я решила пройтись пешком и прогулялась по улицам. Конечно, мам, у меня все в порядке. Мне не удалось ее обмануть – ее не обманешь, – но она от меня отстала. Только сказала, что тетрадка Луи хорошо на меня действует и приносит большую пользу не только мне, но и всем нам. Не думаю ли я продолжить начатое? Это отвлечет меня от мрачных мыслей.

Она была права. У меня оставалось всего шестнадцать дней, а Луи до сих пор не подавал никаких признаков пробуждения. Энцефалограмма не менялась, поведение нейронов выглядело по-прежнему хаотичным. Я спросила у врачей, может ли быть, что аппаратура не зафиксирует ключевой момент, не заметит, что мозг Луи включился в активную работу? Они ответили, что в состоянии комы возможно все, но чем больше времени проходит, тем более тревожной кажется им ситуация.

Прежде чем открыть тетрадь сына, я прижала ее к груди и вдохнула ее запах. Она еще хранила слабые следы присутствия Луи, хотя они постепенно выветривались. В больнице от него пахло косметическими средствами, которыми его протирали с ног до головы. Как долго со мной будут оставаться доказательства его существования? Время стирает запахи и туманит образы. Чтобы не забыть его глаза и улыбку, мне придется рассматривать фотографии, иначе и они сгинут в глубинах ненадежной памяти.

Я погладила дневник чудес Луи. Открыла страницу, на которой он записал, что мечтает потрогать грудь учительницы математики, и улыбнулась. Потом я закрыла глаза и перевернула страницу. Заранее опасаясь того, что на ней обнаружу, я длила и длила это маленькое удовольствие, пока не решилась слегка приоткрыть один глаз. Исписанных страниц было не так много: Луи собирался жить и пополнять список своих мечтаний. Когда я прочла очередное желание, внутри у меня все возопило: «О нет, только не это!», а затем на меня напал нервный смех, который я долго не могла унять. На самом деле я догадывалась, что в дневнике будет что-то связанное с футболом, и даже удивлялась, что не нашла упоминания о любимом виде спорта Луи на первой же странице. Конечно, обложку украшали портреты футболистов, они, как маячки, психологически готовили меня к тому, что меня ожидало. И все-таки содержимое страницы было чистым ужасом. Я все смотрела и смотрела на кривоватые буквы, которые словно надо мной издевались. Окликнув мать, я показала ей дневник. Она расхохоталась и воскликнула:

– Ну, на этот раз он тебя поймал!

Страница представляла собой веселую оплеуху ненавистникам футбола. 

Футбол футбол футбол ☺☺☺

• Пройти интенсивную программу тренировок с Эдгаром, йес!!! (и с Изой…)

Кто такой этот Эдгар? Наверное, его футбольный тренер. Я смутно помнила, что вроде бы слышала это имя от Луи, но… На самом деле я никогда не прислушивалась к его словам, когда он говорил о футболе. И второй вопрос. Какого черта сюда затесалась эта загадочная Иза, упоминание о которой попадается мне уже во второй раз?

Когда прошел первый шок, я задумалась: а нельзя ли как-нибудь обойти этот пункт программы? Я не намеревалась нарушать свое обещание и увиливать от выполнения задания, но… что мешает мне интерпретировать его по-своему? В конце концов, Луи написал об интенсивных тренировках, но не уточнил, что он имеет в виду. Допустим, я найду мужчину по имени Эдгар и женщину по имени Изабелла и предложу им сыграть со мной на компьютере в симулятор футбола; мы можем даже заниматься этим несколько дней подряд, оттачивая мастерство. Чем не тренировка? Так я сдержу данное Луи слово, при этом оставаясь в тепле и под крышей.

Должна добавить, что я всегда ненавидела футбол. Никогда не понимала, в результате какого генетического сбоя у моего отпрыска эта неприязнь переродилась в страсть. Насколько я помню, отец Луи тоже не питал к футболу особого интереса. Нет, мой ребенок развил его в себе самостоятельно, наверняка не без помощи рекламы мировых брендов, которые тратят миллионы, превращая безмозглых олухов с полутора извилинами в мозгу в звезд галактического масштаба, а обычную спортивную игру – в нечто божественное. Конечно, нельзя всех стричь под одну гребенку, и я охотно допускаю, что не все футболисты – клинические идиоты, но все же уму непостижимо, как наше общество соглашается, чтобы спортсмену платили в десять тысяч раз больше, чем медсестре, учителю или ученому – людям, занятым реально полезным делом. Для меня это необъяснимая загадка.

Что касается меня, то вопрос не только в футболе. Я вообще не люблю спорт. В начальной школе я ходила в танцевальную студию, но без особого усердия, и, например, всегда ухитрялась увильнуть от участия в праздничном концерте по случаю окончания учебного года. В коллеже и лицее я всегда находила благовидный предлог – живот болит, месячные пришли, голова раскалывается, подвернула лодыжку, – лишь бы прогулять урок физкультуры.

Но если бы Луи был в сознании, как он отнесся бы к тому, что я сжульничаю и не исполню его желание в точности так, как он его сформулировал?

– Мам, ты серьезно? Вот, значит, как ты собираешься вернуть меня к жизни? Враньем? Ты не хочешь чуть-чуть постараться и проявить интерес к тому, что для меня и правда важно? Ну конечно, тебе всегда было плевать на мои увлечения…

– Но ты же знаешь, как я ненавижу футбол!

– Значит, я не стою даже крохотного усилия с твоей стороны? Эх, если бы я мог оказаться на твоем месте!

– Я больше всего хочу, чтобы ты оказался на моем месте. Я все на свете отдала бы, чтобы мы могли поменяться местами, мальчик мой…

После всех колебаний и этого мысленного диалога я была вынуждена признать очевидное. Я не могу дать задний ход. Надо разыскать этого Эдгара. Наступил четверг 2 февраля, через два дня начинаются школьные каникулы. Может быть, в это время будут организованы спортивные тренировки? Футбольные тренировки для пожилых дебютанток, ха! Придется уговаривать этого тренера разрешить мне участвовать в тренировках вместе с его прыщавыми питомцами. Меня примут за чокнутую, но это не страшно – я уже начала привыкать.

Я порылась в папке, где хранила всякие официальные бумаги, в том числе касающиеся Луи: квитанции об оплате обедов в школьной столовой, медицинские справки, договоры о зачислении на разного рода курсы. На уроки игры на гитаре (он бросил через три месяца), запись в секцию настольного тенниса (я предупреждала, что это ему не понравится, но он ничего не желал слушать; в итоге настольный теннис он возненавидел), наконец, пачка договоров о приеме в секцию футбола. Это началось, когда ему исполнилось шесть лет. В первые годы в тот кошмарный июньский день, когда происходил набор, я вставала в пять утра и мчалась занимать очередь. Сотрудники досугового центра приходили на работу к девяти, но родители, готовые на все ради своих помешанных на футболе отпрысков, являлись на заре и терпеливо ждали, бросая подозрительные взгляды на вновь прибывших: как бы кто не пролез без очереди. В этом году моя каторга кончилась: Луи подрос, и я отправила его топтаться перед дверями центра одного – ну, не совсем одного, с ним вместе ходили два его дружка-футболиста и мать одного из них. Он честно отстоял очередь и записался. С начала учебного года он уже сам ходил на тренировки; мало того, мне всегда удавалось отвертеться от приглашения на очередной матч. Я гордилась собой и своей страусиной стратегией и даже хвалилась перед коллегами из «Эжемони», собиравшимся возле кофемашины, со смехом называя себя недостойной матерью. Тогда я искренне верила, что этим определением причисляю себя к «продвинутым» женщинам, умеющим сочетать материнство с профессиональной карьерой.