– Да уж… недоброе знамение!..

– Гойтосир молчит. Старый ворон чует беду.

Рус торопливо догнал передних всадников. Белый благородныйконь презрительно фыркнул, а Чех неспешно оглянулся, шея от усилий налиласькровью, прорычал мощно и насмешливо:

– Как не к добру? К добру.

– Княже, но волхвы говорят…

И снова Рус с благоговейным трепетом услышалснисходительный голос старшего брата:

– Видишь огненный столб?

– Вижу…

– А огненное море?

– Ну и море зрю…

– Так чего ж тебе, дурень, еще надо для счастья? Это ж иесть самая что ни на есть добрая примета!

Воин умолк, озадаченный, а Рус подумал смятенно, что Чехдаже приметы знает лучше любого волхва. Он настоящий вождь, и великую дуростьсвершил тцар Пан, когда отдалил от трона столь могучего сына.

Лес впереди стал злее, суровее. Деревья стояли так плотно,что даже всадники протискивались с трудом, а телеги пришлось пока оставить.Скрепя сердце Чех взял мужчин из отряда заграждения. Теперь уже почти всевзрослые рубили лес, кусты, прокладывали дорогу.

Знойное лето, к счастью, подсушило землю. Даже в лесу колесане увязали, а мелкие болотца успели пересохнуть. Измученный народ началворчать, топоры валились из ослабевших рук.

А на шестой день деревья внезапно расступились сами.Дозор выехал на такой простор, что дыхание остановилось у Руса, будто получилполеном под дых. Огромная, ровная как стол степь, ни бугорка, ни холмика, а всепространство накрывает сизый с окалиной купол! Нижняя часть уже раскалилась повсему краю, отсюда это кажется морем остывающей лавы, которую уже покрыла коркаиз спекшегося пепла и шлака, но в щели и разломы жидкий огонь плещется смедленной силой все так же угрюмо и страшно.

– Боги! – вскрикнул он невольно. – А я уже изабыл, как выглядит небо!

Лех беспокойно ерзал в седле, красный конь дергался, какпламя костра под ветром, застоявшиеся копыта просились в безудержную скачку попростору.

– Надо скорее сказать Чеху, – сказал он жадно, –пусть его душа успокоится.

– Он знает, – ответил Рус убежденно.

– Откуда?

– Он при мне одному пугливому дурню приметы ­тол­ковал, –объяснил Рус. – Предсказал, что дальше лес кончится.

Оба оглянулись на темную стену деревьев, потом разомпосмотрели на бесконечную степь. По ней уже пролегли красноватые сумерки.Жутковато без птичьего крика, зато неумолчно трещат певцы ночи: кобылки,коники, кузнечики, взлетают из-под конских ног, треща то красными крылышками,то синими, а то и вовсе оранжевыми или зелеными.

– Все равно, – сказал Лех, – он будет счастлив,что умеет толковать приметы лучше волхва! Скачи.

– А ты?

– Малость погляжу еще, – попросился Лех. –Я задыхаюсь в лесу.

Рус нахмурился, бросил ревниво:

– Будешь ждать здесь? На опушке?

– Клянусь!

– В степь ни шагу, – предупредил Рус. –А то брату скажу.

– Не завидуй, скачи. У тебя там черноволоска, а у меня…пока только степью потешусь.

Чех вздрогнул, услышав новость, и Рус понял, что старшийбрат больше всех жаждет выбраться из смертельной хватки леса. Усталые людибезропотно до ночи рубили просеку, а потом под мертвенным светом луны повозкивсю ночь одна за другой выползали из тьмы.

Дозорные унеслись дальше в степь, там разожгли костры. Чтобыне толпились у выхода, Чех с братьями сам заставлял двигаться дальше, немешать, дать дорогу отставшим. Короткая летняя ночь прошла без сна, вездеполыхали костры. Кое-где земля гремела под мощными ударами сапог: мужчины,взявшись за плечи, плясали вокруг костров коло, одновременно притопывая с такойсилой, что котлы на треногах раскачивало как при землетрясениях, а варево созлобным шипением плескало на огонь.

От дальнего костра доносился мощный рев дюжины глоток. Баюн,сложив новую песню, наскоро обучал дозорных. Сам он пел все реже, но обожал,когда его песни орали другие. Рус заметил, что Чех с одобрением поглядывает накостры дозорных. Когда поют, то усталость куда и девается. Особенно важно дляплемени, чтобы пели те, кто едет впереди…

С утра воздух был острый и холодный, как лезвие ножа.На голубеющем небе странно проступала, будто выдвигаясь из небытия, луна. Почтиполная, лишь правый краешек прячется в незримости, а левый блестит ярко, четко,различимы все пятна, ямки. Сердце Руса тревожно заныло от ощущения великойтайны и непостижимости ее понять. Луна похожа на медный таз, на круг свежего сыра,но это не таз и не сыр, однако трудно поверить и волхвам, что это сестрасолнца, которая то ли влюбилась в него и потому чахнет, то ли наоборот –сбежала от брата, потому появляется только ночью…

Ежась от холода, подошел взъерошенный Корнило. Зябко вздрагивал,плотно обхватил себя за плечи. Сказал предостерегающе дряблым, старческимголосом:

– Что-то слишком засматриваешься на небо. Доброе утро, юныйи ярый.

– Утро доброе. Как спалось?

– Плохо. Думал о земных делах, хоть и волхв.

Рус смолчал, Корниле приходится думать о земных, потому чтоволхвованием не дает заниматься ревнивый Гойтосир.

– Что, некого в жертву приносить?

Корнило отмахнулся:

– Это всегда найдется. Ночи становятся длиннее! Воздух кутру совсем остывает. Ты не чуешь, кровь горячая, а мои кости уже стынут. Скороостанавливаться надо.

– Скоро ли?

– На новом месте надо осмотреться, избы срубить… или хотя быземлянки вырыть. Мы вторглись далеко на север! Кто знает, какие здесь зимы?

Еще двое суток ожидали отставших. Недосчитались всего трехповозок. Чех повеселел, потери крохотные. На третье утро медленно и неспешнотронулись дальше, теперь все больше дружинников Чех перебрасывал из отрядаприкрытия в головной дозор.

Земля пошла суше, злее. Трава стояла высокая, но колеса звонкогремели по камням, ломались чаще. На привалах и по ночам у костров все чащестучали молотки. Чинили повозки, в походных кузнях постоянно полыхали угли,дюжие мужчины перековывали коней.

Лес тянулся слева почти на виднокрае. Люди поглядывали нанего с опаской, замечали, как начинает приближаться, потом снова отодвигается,словно играет, снова медленно и неотвратимо надвигается темной стеной. Деревьястояли угрюмые, словно вынырнувшие из ночи. Под ногами земля иногда начиналанезаметно глазу подниматься, а через сутки-другие дозорные обнаруживали, чтоедут по возвышенности, а справа или слева внизу тянется долина – такая жетемная, ощетиненная верхушками деревьев, что стоят так плотно, чтоспрыгни – останешься бегать по веткам, как белка, до земли не продерешься.