Рагозин медленно оторвал от пола тяжелый,словно свинцовый, взгляд и ответил:

– Сие невозможно.

– Как это? – оторопела я.

– Мирские заботы более не существуют дляменя, теперь моя жизнь посвящена Господу.

– Ну ничего себе! А деньги? Тридцатьтысяч!

Рагозин спокойно парировал:

– Здесь злато не требуемо.

– Так не ваше же, а мальчика Егора, Настянадеялась на вас!

Что-то похожее на раздражение мелькнуло вглазах собеседника.

– Прошлое мертво. Засим разрешитеоткланяться.

И он упругим шагом двинулся к двери.

– Погодите, – рванулась я замужиком.

Николай притормозил и оглянулся, я резкоостановилась, словно налетела на стену. В глазах служителя церкви не отражалосьникаких эмоций – ни горя, ни радости, ни злобы, ни сожаления, лишь мертваяпустыня спокойствия. Мирские заботы и впрямь не существовали для отца Иоанна,его интересы ограничивались монастырскими стенами, и говорить с таким, темболее просить о чем-то явно не стоило.

– Простите, – пробормотала я.

Отец Иоанн медленно склонил голову ивыскользнул в коридор. В комнату ворвался одуряюще аппетитный аромат гречневойкаши.

Невольно сглотнув слюну, я посмотрела на отцаФиларета и с тоской поинтересовалась:

– Что же делать?

Парень покачал головой:

– Сие неведомо.

– Хороший же вы священник, если советдать не можете, – вскипела я.

Филарет слегка улыбнулся.

– Боюсь, мои советы окажутся вам не подуше.

– А именно?

– Господь никогда не дает человекубольшего креста, чем тот сумеет снести…

– Не поняла…

– Очевидно, деньги и поиск молодогочеловека – испытание, которое послано не отцу Иоанну, а вам.

– То есть я должна сама искать Егора?

Филарет кивнул.

– Покойная умирала, зная, что еепоследнюю волю выполнят всенепременно. Большой грех не оправдать такой надежды.

– Ну, знаете ли, мне больше делатьнечего! Семья, дети, готовка, стирка…

– Так то телесное, а надобно и о душеподумать, вдруг этот Егор нуждается и ждет помощи!

– Черт знает что!

Филарет перекрестился и добавил:

– Каждый сам выбирает свой путь, асейчас, извините, мое время ограничено, да и вам, очевидно, пора, дорога неближняя.

Скажите, какой заботливый.

– Здесь есть туалет?

– В обители только мужчины, – спокойнопояснил парень, – внутрь войти нельзя.

– Но как же…

– На станции, – посоветовалФиларет, – поищите на вокзале.

Устроившись под ближайшей елкой в пустынномлесу, я чуть не скончалась от холода и унижения, путаясь в куртке, свитерах ибрюках. Солнце успело скрыться за церковью, на дорогу легли первые синие тени.

«Хороши монахи, – думала я, запаковываясьв одежду. – Вытолкали путницу на дорогу, даже стакана воды не предложили,а как же христианское милосердие?» Судя по мировой литературе, раньше вмонастырях всегда кормили и даже предлагали ночлег.

Устало волоча ноги, я добралась до площади,просидела около полутора часов на автобусной остановке, и в поезд вошлаокончательно заледеневшая. Если воткнуть в голову деревянную палочку, запростосойду за эскимо.

В вагоне отчаянно дуло, устроившись подальшеот окна, я принялась клацать зубами, но тут, на счастье, мимо пошла бабка,торгующая спиртным в розлив. Купив рюмку водки и бутерброд с противной варенойколбасой, я, зажмурившись, храбро выпила.

Слезы рекой хлынули из глаз. Дешевая «огненнаявода», сильно отдающая сивухой, раскаленной лавой прокатилась по пищеводу икамнем рухнула в желудок. Вкуса закуски я не ощутила. Голова слегказакружилась, ноги оттаяли, веки потяжелели. Откинувшись на сиденье, я вяло следилаза проносящимися мимо сугробами, домиками и линиями электропередач. Надо же,абсолютно зря потратила день, экая бессмыслица.

Ночью мне не спалось, а когда наконец удалосьзадремать, перед глазами стали возникать чудовищные картины. Вот незнакомыйюноша, почти подросток, худой, оборванный и грязный, сидит в переходе, положивперед собой шапку. Рядом табличка «Помогите Егору на хлеб». Следом появилосьлицо Насти, странно белого цвета, синеватые губы забормотали:

– Лампа, найди Егора, отдай баксы, слышишь,отдай!

Лицо ширилось, увеличивалось в размерах, глазавылезали из орбит, кожа на щеках и подбородке треснула, обнажился желтый череп.

– Лампа, – сурово сказал он,уставившись пустыми глазницами, – верни деньги, а то прокляну.

Не в силах сказать ни слова, я замычала. Черепприблизился вплотную к моему лицу и заверещал:

– Лампадель, Лампадель…

От ужаса мои глаза распахнулись, и в неверном,дрожащем свете ночника я увидела прямо перед собой издевательски оскаленнуюфизиономию.

– А-а-а, – в полном ужасе, понимая,что кошмар продолжается, завопила я, – помогите, спасите, отдам деньги,все до копеечки, не сомневайся.

Жуткая морда отодвинулась, и я увиделаозабоченное лицо Сережки.

– Лампадель, чего орешь дурниной?

– Боже, – вырвался из грудивздох, – дрянь какая-то приснилась.

– Оно и видно, – хмыкнулСережка, – я сначала решил, что ты телик не выключила.

Потом он перевел глаза на столик и, ткнув внего пальцем, добавил:

– Так, так, слопала две шоколадки, штукдесять мандарин да бутерброд с колбаской. К тому же читала книжечку «Кровавыеруки». Знаешь, от такого «коктейля», принятого на ночь, даже Терминаторвзбесится.

Недовольно ворча, он пошел к себе. Постанываяи потряхивая отчаянно болевшей головой, я села на диване. Хорошо еще, дружочек,что тебе неизвестна вся правда!

Заснуть в ту ночь так и не удалось.Прокрутившись с боку на бок, я приняла разумное решение. Не хочет Рагозинискать Егора, не надо, сама займусь. Кстати, Настя указала его предполагаемыйадрес – Новокисловский проезд, дом 29. Может, он до сих пор живет там!