До смерти. До смерти.

Нет, он никому и ничего не расскажет.

– А у Феди? Смотрел? Марат пожал плечами.

– Пошли посмотрим!

Федин кабинет был рядом с комнатой Полины Светловой инедалеко от приемной, в которой до последнего времени царила и правила ВарвараЛаптева, родившая мальчишку – четырех килограммов весу и пятидесяти с лишнимсантиметров росту – и оставившая шефу в наследство Шарон Самойленко. Светлова,Лаптева и Греков вечно секретничали, пили чаи, шушукались, и Троепольского этовремя от времени раздражало.

– Разгоню всю богадельню! – грозился он, но эти троенисколько его не боялись, в отличие от всех остальных.

Нет больше богадельни. Некого разгонять. В кабинете у Федибыл сказочный бедлам и бардак, только не висела на стене куртка с капюшоном, поформе напоминающим мусорное ведро, а все остальное в точности повторялоинтерьеры его квартиры. На столе, как и там, красота и порядок. Посреди красотыи порядка – монитор, чуть поменьше, чем у Троепольского, но зато чуть побольше,чем у Сизова. Рядом фотография в рамке, которую Федя называл “Пес Барбос средироз”, – четыре разновозрастные дамы, от мала до велика, а в центре он сам.Мать, тетка, сестра и племянница. Все четверо красотки, каждая в своем роде,самая невразумительная племянница – может быть, потому, что на фотографии ейлет четырнадцать. Именно в четырнадцать лет на лице почему-то преобладаетстранной формы нос, окруженный россыпью юношеских прыщей, губы сложеныпрезрительно, прическа всегда нелепа, а в глазах выражение вроде: “Я так долгоживу, что мне уже давно все это надоело”. У племянницы всего было с избытком –и носа, и прыщей, и повисших прядей неопределенного цвета длиной до попы, иподросткового идиотизма в томном взоре. Несмотря на это, как-то угадывалось,что и племянница станет красоткой, и Федя уверял всех, что стала, и всетвердил, что “ей бы теперь жениха хорошего, а не такого придурка, как я сам!”.

Троепольский включил компьютер, но в Федино кресло садитьсяне стал – стоял, опершись ладонями о стол.

В компьютере не было уралмашевского макета, даже следовникаких. Троепольский посмотрел на Марата, а Марат на Троепольского.

– Чушь какая-то.

Марат промолчал. Он боялся, что, если скажет хоть слово,Троепольский как-то догадается, поймет – и тогда все, конец, недаром он сегодняпринародно поклялся найти и убить того, кто…

– Ты что-нибудь понимаешь?

Марат отрицательно покачал головой и опять не сказал нислова.

В дверях послышалось легкое цоканье, как будто мышь бежалана кончиках розовых лапок, сопение, шорох, и в Федину комнату впорхнуланеобыкновенная собака Гуччи в полосатом пальтеце. Увидав Троепольского иБайсарова, Гуччи сконфуженно замер на месте – раскидистые уши с прическойнеистово затряслись, – потоптался и ринулся прочь с видом горничной, поутрузаставшей молодого господина голым.

– Полька! – заорал Троепольский. – Что ты его… еевыпускаешь?!

– Кого?!

– Да эту свою Гуччи!

– Я не выпускаю. Гуччи, Гучинька, где ты?

Придушенный, словно предсмертный писк, бросок, и в дверяхпоявилась Полина с китайской хохлатой собакой на руках.

– Где уралмашевский макет?

– Что?

– То. Где макет?

“Вот оно, – пронеслось в голове у Полины Светловой. – Я таки знала. На что я только надеялась, когда думала, что… пронесет? Почему я наэто надеялась?! Почему была уверена, что если он и догадается, то” – не сразу,не сейчас, а… когда-нибудь потом?!”

Она перехватила Гуччи, так что щекой тот припал к еезаколотившемуся сердцу. Оно колотилось так, что песик отстранился и посмотрелна нее вопросительно.

– Марат, ты так и не нашел макет?

Марат отрицательно покачал головой. Вид у него был странный,словно он последним усилием воли намертво держал себя за язык.

Намертво. Ну, конечно.

– Что значит – не нашел? Я три дня назад… – начал Арсений.

– Три дня назад он и пропал. Как раз когда Федя… Федю… Тыуехал к нему, а Марат сказал мне, что макет пропал.

– А мне? Никто не мог сказать, что он пропал?!

– Как же тебе скажешь, если тебя только сегодня отпустили? –пробормотала Полина и подошла поближе. – А ты… везде посмотрел?

“Не надо было утром заниматься с ней любовью, – решилТроепольский мрачно. – Куда меня понесло? Чего такого… космического захотелось?– А все ты виноват, прикрикнул он на свой запасной инстинкт, – тебе чего-то всене хватало!” Теперь ее запах, тепло, прядь волос, вывалившаяся из-за уха,заставляла его думать только о волне, пришедшей то ли из Австралии, то ли изМалайзии, конце света, о “я не то что схожу с ума, но устал за лето”, окатастрофе и одиночестве…

Он заставил себя вернуться в Федину комнату, к монитору,распахнутому в “виртуальный мир”, потому что те двое выжидательно смотрели нанего. Даже трое – Гуччи смотрел тоже.

– Куда мог деться макет? – спросил Троепольский у всехтроих. – А копии где? Диски?

Кинулись искать диски, но тоже ничего не нашли.

Полина знала, что не найдут, но все-таки надеялась. Договорс отвратительными черными буквами на обороте – “Смерть врагам!” – был у нее впортфеле. Троепольскому она ничего не сказала – он ничего не понял бы и не смогизменить, а она должна была как-то спасать положение.

Как он мог оказаться дома у Троепольского, этот договор?Почему Троепольский с ходу соврал, что “прихватил его случайно”? Он не Федя иничего и никогда не “прихватывал случайно”! Видел или не видел он надпись наобороте? Как узнать? Как спросить?

Спросить Полина Светлова не решилась. В его спальне, выждаввремя, когда он отвернется, она осторожно сунула договор в свой портфель –неопровержимая улика, только она до сих пор не знала, кого и в чем именноуличает.

– Так, – сказал Троепольский. – Забавно.

Марат и Светлова смотрели в разные стороны – вид у обоих былбеспомощный и несчастный. Гуччи выглядел еще более несчастным.

Один Троепольский не мог себе позволить быть ни беспомощным,ни несчастным. Он всегда и за все отвечал – даже книжка такая была в егодетстве, называлась “Я отвечаю за все”. Арсений Троепольский не был такимблагородным максималистом, как герой этой книжки, но всегда и за все отвечалсам.

– У кого какие предположения? – неприятным голосом спросилон, словно проверяя свою теорию о том, что он один такой, и больше никто и низа что не отвечает.

Они вразнобой пожали плечами, а Гуччи потряс ушами,покосился, оскалился было, но передумал и опять припал к Полине.