Впрочем, при виде растерянности, написанной на егоморщинистой физиономии, Елизавета тотчас осознала свершившееся недоразумение:старый лакей ждал свою барыню, которую звали Елизаветой Михайловной, ипросто-напросто обознался в потемках.

– Имя мое Елизавета Васильевна, я графиня Строилова, –объявила она с тем милым дружелюбием, которое всегда располагало к ней сердца.

– Ваше сиятельство, – снова заулыбался старик, – милостипросим. Вы, верно, до княжны? А их нету. Как заутро уехали с батюшкой, так вот иждем, и ждем! В такую лихую погоду разве путешествуют? Вот и вы, барыня, тудаже!

Елизавета шла за ним, блаженно улыбаясь. Вся картина жизнисего милого, старозаветного дома с первого мига сделалась ей ясна. Старик,конечно, знает господ своих с малолетства и относится к ним с искреннейлюбовью, которая ближе к родственной приязни и движется не подобострастием, аглубокой самоотверженностью. О таких отношениях со слугами можно толькомечтать!

Не переставая причитать по поводу «лихой погоды», старик провелЕлизавету в гостиную, усадив к жарко натопленной печке; сообщил, что зовут егоНикитою, был он прежде дядькою молодого барина, теперь состоит при старомгосподине и княжне; успокоил графиню, чтоб о человеке своем не тревожилась: иупряжку, и кучера обиходят, как надо; кликнул девушку подать самовар, что ибыло исполнено.

После двух чашек чаю Елизавета впала в некую истому и едваслушала беспрерывную болтовню Никиты, как вдруг одно слово прожгло ее сонноеоцепенение. И слово было – «Измайлово».

– Что ты сказал? – Елизавета даже привскочила, немалонапугав Никиту.

– Сказал, что старое Измайлово, конечно, побогаче, покрашебыло, да князя нашего теперь отсюда и калачом не выманишь! – повторил он робко.

– Старое Измайлово? – не поняла Елизавета. – Это как же?

– Да подмосковная наша! – пояснил Никита, довольный такимвниманием к своим словам. – Там вотчина княжеская, а сей дом – новый, едва летшести. Его барин для сына своего выстроил, для Лешеньки... Царство емунебесное! – Голос Никиты оборвался тихим всхлипом.

Елизавета ощутила, что сердце ее остановилось. Удушливаятьма наползла на глаза, и, сколь ни жарко было возле печи, пальцы свела ледянаясудорога.

Много раз представляла она, как узнает об этом и что с неюстанется. Думала, изойдет в слезах. Думала, упадет замертво! Думала, забьется вкрике: «Нет, нет, быть этого не может!» Думала все, что угодно, только незнала, что самым страшным окажется это смертельное безразличие ко всему насвете, словно и сама она уже двинулась к вратам мира иного... Произнеслаголосом равнодушно-сочувственным:

– Какое несчастье... – И вдруг, пораженная до глубины душинадеждою, прошептала: – Когда это случилось?!

О, если бы Никита сказал: четыре года назад! Тогда у неенашлось бы что ответить, как воротить радость сему дому, куда она так странно,так чудесно попала. И не пощадила бы себя, своего имени! Только бы...

Но уже следующие слова Никиты рассеяли надежду.

– Полгода назад, – с трудом сдерживая слезы, проговорилстарик, – объявился тут один, черный, что ворон, а родом – сербиянин, с самыхБалканских гор. Рассказывал, что был наш князюшка в плену у крымчаков, дабежал; потом пошли сотоварищи вместе в Сербское царство-государство, билиосманцев почем зря, и в конце концов попался нехристям наш Лешенька. Там,слышь-ка, звали его Лех Волгарь, не то Вук Москов. Волк московский, значит.Турки его так кликали, они его и зарубили... А незадолго до смерти обменялисьони с тем Миленком-сербиянином клятвами, что, коли кто из них, побратимов,сгинет, так другой разыщет его родню и все обскажет. Вот и прилетел к намчерный ворон, сронил с крыл своих весть недобрую!..

Елизавета не заметила, когда Никита смолк. Подняла голову –старый слуга привалился к теплому боку изразцовой печки и дремал, сморенныйпоздним временем и старческой слабостью.

Она какое-то время смотрела на него, утирая тихие,неостановимые слезы, потом осторожно поднялась, прокралась мимо и вышла изгостиной.

Вот так всегда и бывает. Хочешь победить судьбу, хочешьпоказать, что ты и сама кое-что значишь в этом мире, а она снова и снова играетсвоей жестокой усмешкою и ставит преграды уже даже не счастью твоему, а самоймалой надежде.

Ну что ж, Елизавета! Вот ты и узнала, что хотела узнать.Алексей, наверное, и впрямь женился на Лисоньке, а потом сложил голову в синихсербских горах. Не там ли показало его тебе темное зеркало Джузеппе Бальзамо? АЛисонька, конечно, осталась здесь, под приглядом старого князя... Можно еедождаться, открыть тайну Неонилы Федоровны, принять отцовский поцелуй... Но чтотеперь Елизавете в ласке этих похолодевших от неизбывного горя уст? Развесможет она, полузабытая дочь, заменить отцу горячо любимого сына! И что ейтеперь в откровениях молоденькой вдовы Елизаветы Измайловой? Какое странное,роковое совпадение: они были с Лисонькою сестрами, а теперь обе – вдовы,потерявшие одного и того же мужа!

Кощунственная, противоестественная правдивость этой мыслизаставила Елизавету замереть. Она привалилась к стене, зашлась в коротком,сдавленном рыдании, как вдруг старческие шаги зашаркали по коридору, иЕлизавета заставила себя выпрямиться, обернуться к Никите.

– Что ж это вы, ваше сиятельство? – добродушно укорил он. –Обиделись на меня? Стар, слаб, сонлив стал. Простите великодушно! Неужто выехать намерились? Нет, нет, господа мне вовек сего не спустят! Али мы татарекакие? – всплеснул он сухонькими ручонками. – Пойдемте-ка, я вам в гостинойпостелю, а поутру уж, наверное, князь да барышня воротятся. И не думайте никудаехать: Лаврушка ваш давно спит в людской мертвым сном, кони расседланы, пора ивам прeклонить голову!

Шепот его вовсе обессиливал Елизавету, измученную тягостьючерных новостей, и она покорно брела по анфиладе комнат, еще хранивших следынедавно оконченного обустройства, но обставленных по-старинному.

Никита, словно отвечая ее мыслям, бормотал:

– А обстановку всю перевезли из московского Измайлова.Лешенька средь сего богатства вырос, возмужал. Даже спаленку княгини МарииПавловны, покойницы, сюда как есть доставили: и кровать, и туалет заморскойработы, и постель, и портрет ее... Не желаете ль взглянуть?

Он толкнул какую-то дверь, и на Елизавету пахнуло темнойдушной пылью. Никита вошел, и огонек его свечи маняще замигал из-за двери.

Елизавета не тронулась с места.