– Ну… Вот вы что можете сказать? – сказал он и указал рукой на высокого, сутулого, лысеющего человека в мятом коричневом костюме и нелепом полосатом галстуке.

– Я считаю, – суетливо вскочив со стула, сказал тот, – что… Если человек, студент… хорошо учится и успевает по основным дисциплинам, то посещение театра не сможет ему помешать осваивать необходимые знания… Однако надо будет посмотреть, как работа театра повлияет на общую успеваемость… Если динамика будет положительной, то это одно… Если же динамика будет отрицательной, то это совершенно другое… Станет ли театр фактором развивающим или же отвлекающим, мы сможем сказать по прошествии времени… Лично моё мнение… В театре нет ничего дурного. Наоборот. Разучивание стихов или других каких-то сочинений может тренировать память… Но главное, чтобы стихи не мешали усвоению того материала, ради которого студент учится в нашем вузе… Мы тут не артистов готовим. Мы тут готовим техническую интеллигенцию. Однако интеллигент, пусть даже технический, должен быть всесторонне развитой личностью… И театр конечно же входит в число…

– Спасибо вам! – сказал Сафохин. – Очень смелое высказывание… А ваше мнение?..

– Я лично, – сказала крупная дама с высокой причёской, – никогда не увлекалась самодеятельностью. В нашем институте в Красноярске каких только ансамблей и театров не было! В хор меня очень звали… Однако я считала, что я поступила в институт не для того, чтобы петь и плясать. Если бы я хотела стать артисткой, то поступила бы в театральное училище… Училась я отлично… Но на все концерты ходила. Я очень любила нашу институтскую самодеятельность. Чаще всего наши студенты выступали лучше, чем артисты эстрады… И, кстати сказать, те, кто хорошо пел и выступал, как правило, учились неплохо. Я знаю много тех, кто участвовали в самодеятельности, а потом стали хорошими производственниками… Но для себя лично я не видела возможности…

– Хорошо!.. – перебил её ректор. – А теперь скажу я… – сказал он и обвёл всех взглядом язвительно-прищуренных глаз. – По моему сугубо частному и скромному мнению… Ребят надо поддержать. Пусть работают. В нашем старинном и славном институте не было театра… Так пусть будет наконец… Правильно?..

– Конечно!..

– Это прекрасное начинание!..

– Я давно говорил, что с удовольствием в студенчестве занимался…

– Пусть занимаются!.. Это же лучше, чем если будут шляться…

Заговорили все разом, повскакав с мест.

– Ну, тогда работай! – сказал Сафохин мне, все остальные сразу замолкли. – Работай спокойно, ведите себя разумно… Разрешаю театр… Коллеги! Пойдёмте… Не будем мешать творчеству.

Ректор вышел первый. За ним потянулись остальные. Проходя мимо меня, они успевали сказать тёплые слова.

– Молодцы, какие молодцы!..

– Поздравляю, это замечательно…

– Если что-то понадобится, приходи в любое время…

– Зовите на выступления…

Когда все вышли и дверь за ними закрылась, мы переглянулись с Игорем Дедюлей и со всеми, кто был тогда в театре. Выдохнули. И громко, разом и радостно, облегчённо заорали.

Через пару дней после того визита меня оформили на работу и в моей трудовой книжке появилась вторая запись: «Руководитель студенческого театра».

С Михаилом Самсоновичем Сафохиным мне больше пообщаться не удалось. Через полтора года он умер, совсем ещё не старым человеком. Но всё время до его смерти и до появления другого ректора театр никто не беспокоил проверками или другими проявлениями недоверия.

Мне запомнился академик и профессор Сафохин как один из последних былинных богатырей великих времён Высшей школы, когда профессора и академики были представителями высших сил и жителями высших сфер. Я увидел умного, ироничного, властного, могучего человека, которому смертельно скучно было среди лизоблюдов и идиотов, но который понимал, что другие рядом с ним не выживут.

То, что театру «Ложа» была дана прочная прописка в стенах политеха, то, что я получил гарантии безмятежной и независимой работы, так окрылило меня, что я сразу же взялся за репетиции нового спектакля.

Во время вышеописанных событий со мной произошло важное, если не сказать, важнейшее открытие и впечатление. Я впервые посмотрел спектакль «Гамлет». Первый мой «Гамлет» случился в исполнении театра «Встреча» и в постановке модного тогда режиссёра Гребёнкина. Сразу же после того спектакля я схватил и прочитал пьесу Шекспира «Гамлет» в переводе Лозинского.

Спектакль мне не то что не понравился, он вызвал у меня гнев и отвращение. Я несколько раз до того видел и очень любил старый фильм Козинцева «Гамлет» с великим Смоктуновским в главной роли. У меня было какое-то своё отношение и к принцу датскому, и к завораживающей истории этого героя. Я прекрасно знал, что пьеса «Гамлет» является одним из главнейших драматургических произведений всех времён и народов. Я читал, слышал в интервью знаменитых актёров, что роль Гамлета является для них либо несбыточной мечтой, либо вершиной творческого пути.

А на сцене театра «Встреча» я увидел бессмысленный балаган. В качестве основного элемента декорации в том спектакле фигурировал огромный, минимум в два обхвата человеческий череп. Я знал с детства, что человек в чёрном и с черепом в руке – это, скорее всего, Гамлет. И слова «Бедный Йорик» я тоже знал, как и огромное количество людей, которые никогда пьесы не читали, фильма и спектакля не смотрели и не собирались. Я, как большинство людей, имевших хотя бы среднее образование, знал слова принца датского: «Быть или не быть…»

Спектакль «Гамлет» театра «Встреча» неожиданно начался со слов «Быть или не быть». Актёр, игравший Гамлета, стоял у гигантского черепа и произносил знаменитый монолог. И дальше в спектакле всё было перепутано, непонятно и кривляче. Многие зрители не досмотрели и потихонечку удалились из зала. Я тоже хотел уйти, но полагал, что надо досмотреть до конца. Всё же я впервые в жизни смотрел «Гамлета».

После спектакля я буквально помчался домой, к своей книжной полке, на которой стояла тоненькая книжка «Гамлет». Я не спеша, очень медленно прочёл её и получил огромное художественное впечатление. Мне отчётливо вспомнились пророческие слова Сергея Везнера, который предрёк мне большие открытия в результате прочтения этой таинственной пьесы.

А пьеса была ужасно, невыносимо гениальна. Она была бездонная. А спектакль был плоский и бессмысленный. Спектакль был глумлением над непонятым и непрочувствованным величием, содержащимся в пьесе. Он был наполнен невежественным гневом на прекрасное.

Я видел другие спектакли режиссёра Гребёнкина, я посмотрел все его спектакли, поставленные во «Встрече», с которыми он ездил по разнообразным фестивалям, и о которых с восторгом писали критики. Те спектакли были хорошими. Многое в них мне нравилось. Особенно актёры. Я видел, что они любили то, что делали, и своих персонажей, даже гадких, тоже любили. Любили, потому что понимали их, и понимали, что делают. И театр они свой любили.

В спектакле «Гамлет» всё было ровно наоборот. Актёры ни черта не понимали. Они не понимали того, что от них хотел режиссёр, не понимали, почему им приходится делать то, что не хочется, они ненавидели персонажей и саму пьесу ненавидели. Режиссёр же ненавидел актёров и поэтому мучил их, ненавидел Шекспира и пьесу, потому что она была ему не по зубам, и ненавидел театр, возможно, переживая какой-то свой личный кризис. Я тогда отчётливо и навсегда понял, что искусство, а особенно такое живое, как театр, состоящее из живых людей, родиться из ненависти не может. Ненависть может породить только ненависть.