— Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, ибольно, и хорошо. Очень хорошо, — сказала Наташа, — я уверена, что он точнолюбил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? — вдругпокраснев, спросила она.

— Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, — сказала княжна Марья.

— Знаешь, Мари, — вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой,которой давно не видала княжна Марья на ее лице. — Он сделался какой-то чистый,гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? — морально из бани. Правда?

— Да, — сказала княжна Марья, — он много выиграл.

— И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, нуточно из бани… папа, бывало…

— Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, какего, — сказала княжна Марья.

— Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины,когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него непохож ничем?

— Да, и чудесный.

— Ну, прощай, — отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка,как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.

Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и впередходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что-то трудное, вдруг пожимаяплечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.

Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и торевновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шестьчасов утра, а он все ходил по комнате.

«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать!Значит, так надо», — сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель,счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.

«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, — надосделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», — сказал он себе.

Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницудень своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришелк нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.

«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? —невольно, хотя и про себя, спросил он. — Да, что-то такое давно, давно, ещепрежде, чем это случилось, я зачем-то собирался ехать в Петербург, — вспомнилон. — Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как всепомнит! — подумал он, глядя на старое лицо Савельича. — И какая улыбкаприятная!» — подумал он.

— Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? — спросил Пьер.

— Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе,царство небесное, жили и при вас обиды не видим.

— Ну, а дети?

— И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господамижить можно.

— Ну, а наследники мои? — сказал Пьер. — Вдруг я женюсь…Ведь может случиться, — прибавил он с невольной улыбкой.

— И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.

«Как он думает это легко, — подумал Пьер. — Он не знает, какэто страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»

— Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? —спросил Савельич.

— Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини захлопоты, — сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно,однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всегонадо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется.Поговорить с ним? Как он думает? — подумал Пьер. — Нет, после когда-нибудь».

За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжныМарьи и застал там, — можете себе представить кого? — Натали Ростову.

Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничегоболее необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.

— Вы ее знаете? — спросил Пьер.

— Я видела княжну, — отвечала она. — Я слышала, что еесватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят,они совсем разорились.

— Нет, Ростову вы знаете?

— Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.

«Нет, она не понимает или притворяется, — подумал Пьер. —Лучше тоже не говорить ей».

Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.

«Как они добры все, — думал Пьер, — что они теперь, когда ужнаверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все дляменя; вот что удивительно».

В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложениемприслать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынчевладельцам.

«Вот и этот тоже, — думал Пьер, глядя в лицополицеймейстера, — какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимаетсятакими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! Авпрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают.А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».

Пьер поехал обедать к княжне Марье.

Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялсякрасоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописнонапоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам.Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки илавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили какбудто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».

При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение всправедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней.«Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успелон вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишениюсвоей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платьес мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая.Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни намгновение не узнать ее.

Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потомневестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; налице было ласковое и странно-шаловливое выражение.

Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехалако всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.