Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть наНаташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и дажепрезрительно, как ему показалось.

— Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как намрассказывали? — сказала княжна Марья.

Пьер засмеялся.

— Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену —значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал онем. Я был гораздо в худшем обществе.

Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа освоем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.

— Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? —спросила его Наташа, слегка улыбаясь. — Я тогда догадалась, когда мы васвстретили у Сухаревой башни; помните?

Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса,понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся вподробный рассказ о своих похождениях.

Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом,который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когдаон дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того незамечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, ввоспоминании переживающего сильные впечатления.

Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то наНаташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа,облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражениемлица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с нимвместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткиевопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал,она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала нетолько то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразитьсловами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят,Пьер рассказал таким образом:

— Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне…При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…

Пьер покраснел и замялся.

— Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всехмужчин забрали. И меня.

— Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделаличто-нибудь… — сказала Наташа и помолчала, — хорошее.

Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал проказнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы онничего не пропускал.

Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встализ-за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.

— Нет, вы не можете понять, чему я научился у этогобезграмотного человека — дурачка.

— Нет, нет, говорите, — сказала Наташа. — Он где же?

— Его убили почти при мне. — И Пьер стал рассказыватьпоследнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожалбеспрестанно) и его смерть.

Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их ещене рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он виделтеперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда онрассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое даютженщины, слушая мужчину, — не умные женщины, которые, слушая, стараются илизапомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случаепересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскореесвои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а тонаслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания ивсасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа,сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебанияголоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на летуловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце,угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.

Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но онатеперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможностьлюбви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысльнаполняла ее душу радостию.

Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицамиприходили переменять свечи, но никто не замечал их.

Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленнымиглазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желаяпонять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом исчастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказатьтеперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала.Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.

— Говорят: несчастия, страдания, — сказал Пьер. — Да ежелибы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, илисначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем,как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинаетсяновое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это явам говорю, — сказал он, обращаясь к Наташе.

— Да, да, — сказала она, отвечая на совсем другое, — и яничего бы не желала, как только пережить все сначала.

Пьер внимательно посмотрел на нее.

— Да, и больше ничего, — подтвердила Наташа.

— Неправда, неправда, — закричал Пьер. — Я не виноват, что яжив и хочу жить; и вы тоже.

Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.

— Что ты, Наташа? — сказала княжна Марья.

— Ничего, ничего. — Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. —Прощайте, пора спать.

Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Онипоговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мненияо Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.

— Ну, прощай, Мари, — сказала Наташа. — Знаешь, я частобоюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить нашечувство, и забываем.

Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом призналасправедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.

— Разве можно забыть? — сказала она.