Почтовый ящик они нашли сразу возле выхода из метро. Ракель просунула конверт в щель. Он со стуком упал.

– Теперь поехали, – сказала она брату, и первая направилась ко входу в метро.

45

Мартин отодвинул журнальный столик и принялся вытряхивать на ковёр содержимое разнообразных папок и скоросшивателей. Сколько бумаги. Его атаковали слова и предложения. Бумага, бумага. Рано или поздно он должен был что-то сделать с этими бумагами. Потому что однажды кто-то позвонит Ракели и Элису и скажет: «Я сожалею, но ваш отец…» (Но кто может позвонить? Кто найдёт его в кресле? Кто, в его представлении, должен позвонить его детям?)

Потом наступит период уборки. Из квартиры извлекут сюжет. Или, точнее, определённые части сюжета будут вплетены в сюжеты Ракели и Элиса, а остальное пропадёт. Они обязаны пересмотреть его бумаги. Все эти бумаги! Элис захочет выбросить всё и сразу, но Ракель настоит на том, чтобы они вместе разобрали архив. И вот они сидят за столом на кухне, перелистывают, читают, раскладывают в разные стопки.

– Тут ещё один роман, – говорит Ракель.

– М-м, – бормочет Элис, он глубоко погружён в чтение.

– Что там?

– Это что-то вполне хорошее. Вот, тут первая глава.

Ракель читает. Наливает в чашку кофе, но не пьёт. Долгое время в кухне не слышно ничего, кроме урчания холодильника и шелеста переворачиваемых страниц.

– Интересно, почему он ничего не говорил, – произносит в конце концов Ракель. – Он должен был делать всё это тайком. Смотри, эта версия датирована 2011-м.

– Там есть ещё главы или только эта? – спрашивает Элис.

Они звонят Перу: «На это, пожалуй, стоит посмотреть…» Общими усилиями они редактируют текст и издают его. Книга становится знаменитой, и её срочно переводят на разные языки. Только подумайте, ничего похожего мы раньше не встречали. Прекрасный конец, всё прекрасно. Кто-нибудь снимает фильм.

Но нет. Издатель Мартин Берг знает, что шедевра у него в ящиках нет. Кто как не он должен такое знать. Знать такое и есть его работа.

Он схватил все записи об Уоллесе, перевернул вверх дном ящики письменного стола, освободив их от охапок старых писем и рукописей «Сонат ночи» и швырнул всё это на пол гостиной. Потом перешёл к опустошению пристенных полок и газетницы у кровати. Ему необходим взгляд сверху. Хороший генерал знает, что перед решающим сражением нужно найти на местности самую высокую точку. Где-то должно быть что-то ещё. Годы с Сесилией. Время, когда их было трое. И это прекрасно работало, хотя каждый жил своей жизнью.

Впрочем – нет, этого не может быть. Мартин смотрел на груды бумаги. Но душа была одновременно спокойна и встревожена. Нити мыслей свились в клубок. Это не так, потому что он вдруг вспомнил слова Долорес о том, что Густав лежал в психиатрической клинике. А потом Лондон, откуда его привезла домой Сесилия. Сесилия, Сесилия. Перед глазами встал тот новый портрет из мастерской Густава. Она всегда была рядом. Пыталась направлять его на верный путь. Заставляла работать. Нацеливала его на работу. Не требовала, чтобы он бросил пить, а помогала вернуться к живописи. Чтобы отказаться от алкоголя, у алкоголика должна быть причина. На другой чаше весов должна находиться некая любовь.

Но если любовь сама по себе проблема… Мартин начал сортировать бумаги.

Ему она тоже была нужна. Она нужна была им обоим. Не каждому по отдельности, а обоим вместе. Когда их было трое, а не двое, наступало равновесие, жизненная машинерия работала, и всё катилось вперёд в более или менее правильном направлении. А когда она исчезла, обрушилось всё, что у них было. Не сразу, со временем. У Густава была своя жизнь, у Мартина своя. С Сесилией они могли жить рядом, а без неё…

Среди рукописей попался старый выставочный каталог. Мартин взял его дрожащими руками – он снова выпил слишком много кофе, – и озарение вспыхнуло фейерверком. Завещание Мартину и Сесилии Берг.

Речь о картинах стоимостью в миллионы крон. Как долго может скрываться наследница подобного состояния? Должны быть документы. Параграфы. Подписи. Деньги, которые надо поделить. Решения, которые надо принять.

Густав наверняка понимал это, когда писал завещание. После его смерти Сесилию так или иначе найдут.

Мартин встал на ноги и посмотрел на бумаги. Многого действительно не хватает. Нужно предпринять экспедицию в кладовку на чердак.

Он закатал рукава и начал…

46

Это собрание сочинений Мартина Берга. Полуготовые романы и рассказы. Иссякшие через несколько страниц эссе. Торжественные драматургические опыты. Бесконечные записные книжки. Мириады бумажек, на которых он что-то записывал и хранил с трепетом учёного, собирающего артефакты. Всё это размещалось в ящиках письменного стола, в ящиках комодов и во всех мыслимых ящиках, а также в шкафах, на полках и прочих местах, куда можно положить вещь и забыть о ней. Фрагменты сюжетов. Эксперименты с исторической прозой. Первые предложения. Открыть рот, чтобы что-то сказать, и не найти слов. Как-то в доме у Гулльмарсфьёрден Мартин так напился, что не держался на ногах. Густаву пришлось затаскивать его в дом и укладывать в кровать.

– Не уходи, – говорит ему Мартин, хватая за запястье.

– Ты в стельку пьян, – отвечает Густав. И не пытается высвободиться.

– Элементарно, Ватсон. – Мартин переворачивается в кровати, предоставляя место. – Оставайся у меня.

– Пьяный в хлам, – говорит Густав и ложится рядом.

Мелкоузорчатые обои шевелятся. Приходится закрыть глаза, чтобы остановить головокружение. Распахнутое в ночь окно.

47

Ракель и Элис Берг ехали в вагоне метро по западной ветке и молчали. Когда объявили станцию, у Ракели подкосились ноги и потемнело в глазах.

Незнакомый район, вдоль улиц тянулись длинные ряды деревьев. Дом недалеко от метро, и чем ближе они подходили, тем медленнее становились их шаги, пока нужное здание не появилось перед ними со всей неотвратимостью. Пять этажей. Темные окна, не выдающие никаких секретов. Глянцево-чёрная входная дверь.

На улице их удерживала только сигарета Элиса, и когда она наконец догорела, он с такой силой растоптал окурок, что от него почти ничего не осталось.

– Слушай, да ну его, – сказал он. – Какой смысл? Идём отсюда.

Ракель взялась за ручку двери. Дверь открылась. Они вошли в тёмный прохладный подъезд. Она повернула выключатель, и изразцовый пол залило светом. Широкая винтовая лестница с истёртыми до блеска перилами заворачивалась, как панцирь улитки.

Ракель пошла вверх. Внутри у неё всё обрушилось вниз. На дверях висели таблички с фамилиями. Может, её нигде не окажется. Может, они