и навсегда исчез. Интересно, Мартин единственный, кто об этом помнит? Когда растаяли воспоминания Марлен и замолчали сёстры? В кого превратится Густав, если историю его жизни будут писать они? Они упомянуты в завещании? Мартин не виноват, что наследует картины стоимостью… лучше даже не пытаться посчитывать. На похоронах, наверное, будет странная атмосфера. Как следует вести себя в подобных обстоятельствах? Может, написать Магдалене Риббинг [250]?

Мартин долил себе виски, хотя бокал ещё не был пуст. Кроме того, имеется ещё одна шаткая, так сказать, деталь – его жена. Сесилия Берг. Он никогда не понимал, почему она с такой лёгкостью рассталась с девичьей фамилией. Хотя явно принадлежала к типу женщин, предпочитающих её оставить, снабдив в крайнем случае громоздким дополнением: Сесилия Викнер-Берг, такое имя навевало бы мысли об энергичных прогулках по земельным владениям, фыркающих в конюшне лошадях, игре в теннис, летних ужинах и холодном крюшоне в высоких бокалах. А чем могла гордиться семья Берг? Типичным для двадцатого века перемещением внутри социума? Да, это о них. От спившегося докера к образованному человеку, из лачуги к финансовому благополучию, дарованному обществом всеобщего благоденствия вкупе с лютеранской моралью, поощряющей трезвость и трудолюбие. Дом, машина, дети, выросшие в семидесятые с их техническим бумом, первый член семьи с университетским дипломом и внуки, воспринимающие университет как нечто само собой разумеющееся.

Стоя в эркере, Мартин пил виски маленькими глотками. Улица только что проснулась. Молодая мамаша едет на велосипеде с коляской, в которой сидят двое маленьких детей. Все в шлемах. В противоположном направлении быстро шагает парень, держа руки в карманах джинсовой куртки. Похоже, направляется домой после долгой вечеринки. Молодец! Отрадно видеть, что в этой цитадели среднего класса хоть кто-то предпочитает декаданс! Но таких очень мало. Девушка в униформе почтальона катится мимо, в ушах белые наушники. Мужчина с портфелем открывает электронным ключом дверь блестящей чёрной «ауди».

Кого он пытается обмануть? Он не из тех, кто пьёт виски утром в четверть восьмого. Даже если de facto он сейчас делает именно это, но метафизически он не из тех, кто пьёт виски утром в четверть восьмого. Если он и сходит с рельсов, позволяя себе выпить в будние дни, то он пьёт только вино. Бокал-другой. Небольшая удобная упаковка стоит в холодильнике. А крепкий алкоголь в неположенное время – ни в коем случае.

Мартин надел и зашнуровал туфли. Спустился по лестнице. Оказался во дворе. Открыл ворота, вышел на улицу. Направо или налево? Несколько секунд поколебался, после чего тело само повернуло направо. Впереди эти длинные улицы. Ему не нужно думать о маршруте. Он дошёл до заправки. Пересёк Экедальгатан и направился к Кунгсладугордену. Он совершает утреннюю прогулку. Дышит свежим воздухом перед работой. Только кроссовки надо было надеть.

А не кожаные туфли на шнурках. Со шнурками он ошибся. И с рубашкой тоже. На прогулку ходят в кроссовках и футболке. Солнце поднялось высоко. Трамвайные рельсы отбрасывали слепящие блики. Хорошо, хоть солнцезащитные очки у него с собой. Вот он уже на Мариаплан!

У кругового разворота он долго стоял, пропуская велосипедистов. Западное кладбище, как всегда, казалось бесконечным. Он понятия не имел, где находится могила. Семейного захоронения у них, насколько он знал, не было. Дедушки и бабушки Берги покоились где-то в других местах. У отца были какие-то братья, но он понятия не имел, что с ними стало. А последний приют моряка и работника типографии Альберта Берга находился где-то тут, в Кунгсладугордене, всего в нескольких сотнях метров от его отчего дома. Мартин посмотрел по сторонам. Всюду ряды могил. Всюду кусты рододендрона. Всюду аллеи с липами или как там называются эти деревья. Он помнил, что рядом с местом захоронения тоже находились деревья. Высокие деревья с белыми стволами – берёзы. Берёзы, как у Толстого. И пока распорядитель произносил то, что должен произносить распорядитель на похоронах, Мартин наблюдал за игрой солнечных лучей в берёзовой листве. Каждый листок ритмически вздрагивал от буйного, но тёплого ветра. Когда листва оказывалась под определённым углом к солнцу, она ловила его свет и становилась на мгновение ярко-золотой. Но листья постоянно двигались, и уже в следующую секунду их положение менялось и они снова становились зелёными. И, глядя на эти берёзы, он вспомнил, как – сто или целую тысячу лет назад – они с Густавом лежали валетом в парижской кровати под балдахином и слушали Боуи. Ashes to ashes, funk to funky, we know Major Tom’s a junkie [251]. Он отвёл взгляд от деревьев и осторожно посмотрел на Густава, но друг, сцепив и держа перед собой руки, смотрел, как гроб опускается в яму. Отец Густава скончался за несколько лет до того, и некролог тогда напомнил Мартину о том, что он, в общем, знал, но это знание, сформировавшись в подростковом возрасте, никогда не обрабатывалось разумом взрослого человека. Директор фон Беккер получил диплом инженера в пятидесятых годах и сразу поступил на службу в пароходство, основанное семьёй его супруги. Он сменил кого-то из Стрёмбергов на посту исполнительного директора и не покинул его в годы кризиса и модернизации последних десятилетий.

Вся его профессиональная деятельность заключалась в руководстве предприятием, полученным в результате брака. В семьдесят лет он умер, так и не успев выйти на пенсию.

Мартин тогда написал небольшое письмо с соболезнованиями матери Густава, которая осталась одна в огромной квартире на Улоф-Вийксгатан. Он помнил порт, огромные корабли, ревущие гудки, трубы, лес подъёмных кранов, построенный наполовину мост Эльвборгсбрун, который, кажется, должен вот-вот упасть, но который волшебным образом не падает. Тёплые руки мамы. Она показывает на покидающий гавань папин корабль. Они машут руками ему вслед. Он представляет отца в одном из этих круглых окон. Как Аббе стоит и машет им в ответ, хотя они этого не видят.

Заасфальтированные дорожки не заканчивались. Тут должна быть система, но на надгробиях нет никаких указателей. Он наугад свернул направо. Здесь покоились умершие в 1998-м и 2006-м. Где логика? По спине стекал пот. Ему казалось, что его горло выстелено изнутри наждачной бумагой. Он начал искать ближайший к дому матери выход и по пути туда увидел то, что искал: простой гранитный камень, Альберт Берг, годы жизни. На надгробии лежал букет искусственных цветов.

Биргитта Берг сидела в беседке, вязала носок и слушала аудиокнигу на большой громкости.

– Это ты? – спросила она, увидев его в саду. На этот раз в её голосе звучало лёгкое удивление. – Что это ты вдруг, Мартин?

Он принёс себе из кухни