Да и разве могла она услышать его из своего домика? Так или иначе, старуха, видимо, решила, что в саду никого нет, и занялась одной из яблонь. Когда она отчекрыжила выбранную веточку, с дерева поблизости, как и в прошлый раз, вспорхнули птицы – но теперь это была шумная стайка лесных голубей.

Дверь дома старуха оставила открытой, и Саймон решил этим воспользоваться. Оказалось, по отросшей траве можно передвигаться абсолютно бесшумно. Его путь пролегал в пугающей близости от белоглазой старухи, но ее внимание без остатка занимали садовые ножницы, которыми она с громким «вж-ж-жик» один за другим отсекала отростки древесной плоти. Было что-то отвратительное в том, с каким наслаждением старая мамаша Таллоу предавалась этому занятию. Саймон отвернулся и прошел мимо.

Довольный, что старуха его не заметила, он вошел в дом, но внутри его немедленно охватила тревога. Как здесь расположены комнаты, он не знал. Что, если старуха сейчас вернется? Что, если попытается на него напасть? Он подумал о садовых ножницах и об их сверкающих лезвиях. Что, если она и в самом деле такая свирепая, как о ней рассказывают?

Саймон сам удивился тому, как деловито он взвесил в руке старухину клюку, уверив себя при этом, что ударит хозяйку только в самом крайнем случае. Оружие хотя бы отчасти вернуло ему спокойствие, и он принялся за осмотр дома.

Увиденное его разочаровало. Если старая мамаша Таллоу и была богата, то деньги она тратила крайне неохотно. Мебель у нее была старой и обшарпанной, все предметы обстановки заросли пылью и паутиной.

Снаружи жилище старой мамаши Таллоу, может, и выглядело похожим на домик сказочной колдуньи, но внутри оно оказалось просто-напросто убогим. Повсюду пахло сыростью, и, хотя в гостиной пылал камин, тут было чуть ли не холоднее, чем на улице. Изо рта у Саймона шел пар, пальцы стыли.

Обшаривая крохотные комнатушки на первом этаже, он быстро терял надежду отыскать там хоть что-нибудь стоящее. И действительно, ни под сиденьями стульев, ни в вазах, ни под покрывалами не обнаружилось ни денег, ни драгоценностей. В кухне ничего интересного тоже не оказалось.

Тогда Саймон поднялся на второй этаж. Он часто слышал, что старушки любят прятать деньги под матрасом. Но старая мамаша Таллоу была не из таких. Под ее пролежанным тюфяком не нашлось ничего, кроме заколки и двух дохлых мокриц.

Шкафы, комоды, бельевые корзины богатств тоже не таили. Даже в многообещающем на вид ларчике лежала всего-навсего старая жестяная брошка. Взгляд Саймона упал на его собственное отражение в зеркале туалетного столика, и он подумал было, что поступает нехорошо, но сразу выкинул из головы эти глупости.

Саймон снова спустился вниз и совсем уже собрался уходить, когда ему на глаза попалась странного вида шкатулка из красноватого дерева, стоявшая на низком столике в прихожей. Он испуганно огляделся и прислушался, не вернулась ли старая мамаша Таллоу, потому что раньше никакой шкатулки на этом месте он точно не видел. Но потом Саймон увидел в окно, что старуха по-прежнему обрезает яблоню в саду. Шкатулка была единственным предметом в доме, не покрытым слоем пыли, – можно было подумать, что хозяйка протирает ее каждый раз, когда проходит мимо.

Саймон взял шкатулку в руки. Она оказалась теплой на ощупь. Ее крышку украшала резная картинка: дом, в котором он находился, лужайка и яблони. Он обратил внимание, что на картинке яблонь пять, а не четыре, как теперь. На крышке была изображена и сама старая мамаша Таллоу, которая, как сейчас, возилась со своими ножницами.

Что самое любопытное, грубо вырезанная картинка была при этом удивительно реалистичной. Когда Саймон поворачивал шкатулку в руке, игра света на полированной древесине создавала ощущение движения, как будто на крышке, как в зеркале, отражалось все то, что старая мамаша Таллоу делала в саду.

Саймон открыл шкатулку и тихонько присвистнул: она была набита банкнотами в один фунт. Бумажки выглядели совсем новыми, только-только из-под печатного станка. Так значит, это правда! У старой ведьмы и в самом деле припрятано сокровище.

Саймон жадно усмехнулся, схватил деньги, рассовал по внутренним карманам и застегнул куртку. Потом поставил шкатулку на место и пошел к двери, в последний момент заметив краем глаза, что фигурка на резной крышке вроде бы переменила позу.

Саймон вышел на улицу. Все в порядке: старая мамаша Таллоу по-прежнему возится с яблонями. С довольной улыбкой он направился к ограде сада, на ходу поглаживая через куртку пачки купюр.

Но не успел он сделать и нескольких шагов, как весь сад озарила слепящая вспышка, как будто прямо под носом у Саймона взорвалась беззвучная шутиха. Весь мир потонул в обжигающе белом сиянии. Он почувствовал, что теряет сознание.

Когда Саймон пришел в себя, вокруг был все тот же сад старой мамаши Таллоу, а он сам стоял на ногах. Но краткий обморок что-то сделал с его зрением: он видел все, но иначе, чем раньше. В следующий миг он понял, что не чувствует лица, и в смятении решил, что его как-то ужасно ранило.

Он попытался бежать, но ноги не слушались. Казалось, они вросли в землю. На самом деле ему отказали не только ноги, но и все остальные части тела. У Саймона не получалось шевельнуть ни одной из них – он только и мог, что смотреть вперед на каменную изгородь, на которой он сидел, прежде чем забраться в дом. Слева и справа от себя он смутно различал ветки дерева и поэтому решил, что его привязали к одной из яблонь.

А еще Саймону было холодно. Ледяной ветер продувал его насквозь. Неужели сумасшедшая старуха раздела его догола? Что еще она с ним сотворила? И что вообще происходит? Надо разобраться. Но как это сделать, если тебя сковала неподвижность?

На одну из веток поблизости села птица, но Саймону почему-то показалось, что она опустилась ему на руку, и рука при этом была голой. Птица несколько раз переступила лапками, а потом суетливо перебежала на самый конец ветки, и при всяком ее движении он невероятно живо чувствовал уколы крошечных коготков. Она словно вцепилась ему в палец, а потом оттолкнулась, вспорхнув при приближении старой мамаши Таллоу.

И только тут Саймон осознал страшную правду, которую так долго отказывался принять его разум. Он не был привязан к яблоне – он сам был яблоней.

– А ну-ка, – сказала старая мамаша Таллоу, одной рукой щелкая изогнутыми лезвиями садовых ножниц, а другой проводя по его руке-ветке по направлению к пальцам-побегам. – Думаю, с тобой будет много работы. Очень много работы.

Саймон издал вопль – протяжный вопль муки, но слышали его только птицы. Где-то поблизости вспорхнула напуганная им стайка зябликов и, громко хлопая крыльями, пронеслась над старухой, над ее домиком и над пятью искривленными яблонями.