никогда не опускался на город. В то время я был студентом колледжа, учившимся в Мадриде, и, как только узнал об этом, сразу же сел на ближайший свободный поезд, чтобы принять участие в праздновании у Стены. Толпы людей хлынули через ворота в обоих направлениях: жители Восточного Берлина спешили попасть на Запад, а жители Западного Берлина - на Восток. Началось массовое празднование. Казалось, что весь мир собрался здесь, чтобы ликовать, обнимать незнакомцев, плакать от радости, отбивать сувенирные куски стены и быть частью эйфорического момента, когда был разрушен железный занавес.

Ведущий ABC News Питер Дженнингс заявил: "Неожиданно сегодня Берлинская стена потеряла смысл как препятствие на пути к свободе". Впервые перейдя из Восточного Берлина в Западный, один молодой человек воскликнул в беседе с репортером: "Я больше не чувствую себя в тюрьме!" Другой житель Восточного Берлина сказал: "После этого пути назад уже не будет. Это переломный момент, о котором все говорили". Люди воспринимали этот момент как триумф свободы не только в Германии, но и во всем мире. В ходе неистового празднования и последовавшей за ним риторики стало ясно, что падение Берлинской стены в конечном итоге означало как конец коммунизма как политической и экономической системы, так и триумф демократии и капитализма.

В течение последующих двух десятилетий меня неоднократно тянуло в Берлин, часто во имя исследований, но также и потому, что мне было интересно наблюдать за сменой одной системы на другую. К 1991 году большая часть Берлинской стены была снесена, и на ее месте постепенно появились признаки нового порядка и расширения возможностей выбора, которые пришли вместе с ним. Там, где раньше находилась часть стены, теперь был торговый центр. В Восточном Берлине становилось все больше вещей, которые можно было купить, и все больше ресторанов, в которых можно было пообедать. Капитализм уверенно и неуклонно набирал силу. Но, несмотря на ощущение, что после введения капитализма и демократии все будет замечательно, люди не были так уж одинаково счастливы этой вновь обретенной свободой, как можно было бы ожидать.

Даже спустя 20 лет после воссоединения Берлин во многих отношениях все еще ощущается как два города, разделенные идейным барьером, столь же мощным, как и сама Стена. Общаясь с жителями Восточного Берлина, я заметил, что вместо того, чтобы быть благодарными за растущее число возможностей, выбора и опций, доступных им на рынке, они с подозрением относятся к этому новому образу жизни, который все чаще воспринимают как несправедливый. Опрос, проведенный в 2007 году, показал, что более чем каждый пятый немец хотел бы, чтобы Берлинская стена была восстановлена. 97 процентов восточных немцев заявили, что недовольны немецкой демократией, и более 90 процентов считают, что социализм был хорошей идеей в принципе, просто в прошлом он был плохо реализован. Тоска по коммунистической эпохе настолько распространена, что для ее обозначения есть немецкое слово: Ostalgie, образованное из Ost (восток) и Nostalgie (ностальгия). Как могло случиться, что берлинцы прошли путь от бурного празднования в ноябре 1989 года до желания вернуться к той самой системе, которую они так стремились разрушить?

Рассмотрим экономическую систему, принятую в Советском Союзе и его сателлитах, включая Восточный Берлин. Правительство планировало, сколько всего - машин, овощей, столов, стульев - может понадобиться каждой семье, и на основании этого устанавливало производственные показатели для всей страны. Каждого гражданина определяли к определенной профессии в зависимости от навыков и способностей, которые он демонстрировал в школе, а доступные профессии также основывались на прогнозируемых потребностях нации. Поскольку аренда и медицинское обслуживание были бесплатными, люди могли тратить свою зарплату только на потребительские товары, но централизованное производство гарантировало, что у всех будут те же вещи, что и у остальных, вплоть до одинаковых телевизоров, мебели и типов жилых помещений.

История показала, что такая система не могла продержаться долго. Хотя зарплата рабочих со временем повышалась, цены на товары искусственно занижались, чтобы предотвратить недовольство граждан. Это привело к тому, что у людей было больше денег, чем вещей, на которые их можно было потратить. В ответ на это возник ограниченный черный рынок нелегальных товаров, но деньги населения в основном лежали в банках, то есть, хотя правительство и платило людям, оно не получало достаточно средств для финансирования своей собственной деятельности. В сочетании с разгулом внутренней коррупции и гонкой вооружений с Соединенными Штатами, истощающей ресурсы, советская экономика в конце концов рухнула под собственным весом.

Несмотря на свои фатальные недостатки, коммунистическая система освободила людей от большинства забот о деньгах благодаря тому простому факту, что у среднего человека было достаточно средств для покупки большинства товаров , которые были доступны. Не было возможности покупать предметы роскоши или заниматься другими формами показного потребления, но основные жизненные потребности были доступны для всех. В капиталистической системе таких гарантий нет, и многие жители Восточной Европы на собственном опыте убедились в этом во время экономических преобразований в своих странах. Люди в одночасье потеряли работу, контролируемую государством, и особенно тяжело пришлось представителям старших поколений, которые были менее приспособлены к борьбе за место на новом рынке труда. А поскольку цены оставались неизменными с 1950-х годов, теперь разгулялась инфляция. Это сделало потребительские товары, особенно иностранные, чрезвычайно дорогими, и уничтожило ценность сбережений людей. Хотя некоторые люди, оказавшиеся в нужное время в нужном месте, получили огромную выгоду от перехода к капитализму, они добились этого в основном за счет наживы. Один человек, с которым я разговаривал, подвел краткий итог этому переходу: "В Советском Союзе у вас были деньги, но вы ничего не могли купить. Теперь вы можете купить все, но у вас нет денег".

Его высказывание прекрасно иллюстрирует важное различие, изящно проведенное психологом и социальным теоретиком Эрихом Фроммом в его книге 1941 года "Бегство от свободы", о природе одной из самых заветных ценностей нашей культуры. Фромм утверждает, что свобода состоит из двух взаимодополняющих частей. Согласно общепринятой точке зрения, свобода означает "свободу от политических, экономических и духовных оков, сковывающих людей", что определяет ее как отсутствие насильственного вмешательства других людей в достижение наших целей. В противовес этой "свободе от" Фромм выделяет альтернативное ощущение свободы как способности: "свободу достигать" определенных результатов и полностью реализовывать свой потенциал. "Свобода от" и "свобода для" не всегда сочетаются, но для получения полной выгоды от выбора человек должен быть свободен в обоих смыслах. Ребенку можно разрешить съесть печенье, но он не получит его, если не сможет дотянуться до банки с печеньем, стоящей высоко на полке.

Идеализированная