class="p1">Внезапно в моей голове запульсировала совершенно дурная, но крайне навязчивая мысль, она настойчиво подталкивала меня к выходу из кабинета. Часть меня кричала: нет, не надо, остановись, – другая со знанием дела спокойно говорила: а что в этом такого?

Я так и не приняла окончательного решения, верно ли я поступаю или нет, но было уже поздно – я стояла на пороге спальни Алана, перед неплотно закрытой дверью, на которой, словно как на той злополучной рости–булке из "Алисы в Стране Чудес" было написано: открой меня.

Никогда прежде я не позволяла себе нарушать чьё–то личное пространство, вторгаться в спальни или рыться в вещах, но как иначе мне обезопасить себя, как иначе понять – кто он такой, и чего ожидать от него – помощи или угрозы? До этого момента я не видела от Алана ничего кроме участия, неподдельного беспокойства и интереса к моим проблемам, к моему горю – но было ли это искренне, или он умело играл со мной, а я наивно принимала всё за чистую монету?

15

В моей жизни никогда не было места предательству, подлости или расчёту. Нет, я вовсе не была наивной и знала, что такие вещи имеют право на существование, мы все разные, но когда–то я оградила себя от "не моих" людей, оставив лишь ближний, доверительный круг и всегда считала это единственно правильным. Но Алан, он так внезапно ворвался в мою жизнь и занял какую–то, до сей поры пустующую нишу, которая, казалось, ждала именно его.

Толкнув дверь, я всё же вошла в спальню и очутилась в просторной гостевой комнате – пустой и безликой, абсолютно такой же, как и несколько дней назад. Всё стояло на своих местах, и, если бы не светло–серая куртка, перекинутая через подлокотник кресла, можно было подумать, что помещение пустовало.

Я вышла на середину и огляделась, весь мой запал что–то выяснять исчез, стало как–то неловко и совсем не по себе. Я не имела права здесь находиться, пусть комната и была частью моего дома, моей собственности, доставшейся от мужа.

На столике возле кровати обложкой кверху лежала всё та же книга. Приблизившись, я взяла её в руки и открыла на том месте, где он остановился. Закладкой служила какая–то смешная реклама пиццерии в Сан–Диего с толстым усатым дядькой в высоком поварском колпаке. Было так неожиданно и отчасти неуместно обнаружить её в книге. Это было каким–то напоминанием о реальной жизни за стенами дома, и что он, вроде, как и не врал мне, хотя Джо пытался убедить меня в обратном. Выходило, Алан действительно жил в Сан–Диего и даже, возможно, не раз ходил на обед в это заведение, расположенное в районе Мишэн Бэй Парка и обещавшее прекрасный ужин с видом на морскую пристань города и Тихий океан. Было так просто представить Алана посреди большого мегаполиса с его неизменными огнями и бешено подсвеченными вывесками, гуляющего по улицам или сидящим на корме яхты и наблюдающим, как ночь вступает в свои права, почти так же легко, как представить его здесь, у озера, или на ступенях веранды, обдуваемого жарким вечерним воздухом, иногда становящимся таким безумно влажным, плотным и почти непригодным для дыхания.

Взгляд скользнул по строчкам и задержался на одной: "Больше ничего нет, кроме сейчас. Нет ни вчера, ни завтра. Сколько времени тебе потребуется на то, чтобы уразуметь это? Есть только сейчас, и если сейчас — это для тебя два дня, значит, два дня — это вся твоя жизнь, и все должно быть сообразно этому".

Я моргнула, возвращаясь в реальный мир и быстро захлопнула книгу, уносясь прочь из комнаты и чувствуя непонятный стыд и неловкость просто из–за того, что я переступила её порог. Узнает ли он, что я была в его спальне, что я трогала эту книгу, подходила к кровати? Очень хотелось надеяться, что нет.

Мне нужно было отвлечься, и я занялась тем единственным, что всегда спасало меня. Взяв простой альбом и несколько карандашей, я вышла на веранду и опустилась в шезлонг. Мне хотелось рисовать, но крутящийся в голове эскиз никак не желал обретать нужную форму, я несколько раз начинала и отвергала то, что выводила моя рука, в раздражении перелистывала страницы и предпринимала новые попытки. Я давно не рисовала от руки, было так приятно сжимать тонкий деревянный карандаш, беспрекословно повинующийся движениям моих пальцев. Плотная бумага, впитывающая грифель, пахла так особенно, совсем по родному, я словно бы вернулась на первый курс Университета, когда электронный планшет был чем–то чуждым и недопустимым.

Есть только сейчас, и если сейчас — это для тебя два дня, значит, два дня — это вся твоя жизнь. Эта фраза плотно засела и словно заевшая пластинка крутилась в моей голове. Но я не Мария, а Алан – не Джордан.

Хоть у меня было и немногим больше двух дней, но эти странные чувства, перемешанные с болью, казалось навечно поселившейся в открытой ране, что зияла на месте моего сердца, беспокоили и сбивали с толку.

Тоска по Фрэнку никуда не делась, но я ожидала, что с каждым прожитым днём мне будет всё тяжелее и тяжелее, как это было в самом начале, но на деле всё выходило несколько иначе. Скорбь быстро вытеснялась злостью – неприятной и скверной. Джаспер говорил, что никакого Алана Харлоу не существует, но я чувствовала, что и никакого Фрэнка Хьюза не существует тоже. Словно бы имя моего мужа так и оставалось всего лишь именем, словно я была замужем только за именем и любила просто имя, а не реального человека, который оставил после своего ухода лишь пустоту и какой–то набор ничего не значащих вещей, одежды, немногочисленных фотографий и брата, вдруг появившегося на моём пороге, словно бы их ниоткуда.

Закрыв лицо руками, я заплакала – тихо и беззвучно, сотрясаясь от сухих, рвущихся наружу рыданий. Я ничего не могла поделать. И не хотела думать. У меня не получалось облечь свои мысли в рисунок, а опасения в слова, и признаться самой себе, что мне страшно, что незнакомец в доме и пугает, и влечёт меня.

Я не знала, что происходит, и не замечала ничего вокруг, пока не оказалась в крепких уверенных объятьях. Шезлонг покачнулся, когда Алан опустился рядом и притянул меня к себе, вроде как успокаивая, а на самом деле заставляя разрыдаться пуще прежнего.

Уткнувшись ему в шею, я плакала, уже не сдерживаясь и не беспокоясь, совершенно