– Это правда, что к нему каждый вечер приходилаженщина?

– Анька, зар-раза… Язык без костей…

– Ну?

– Приходила, – кивнул Прохор. – Каждый божийвечер. Под густой вуалеткою. Самолично видел, три раза. Ну, и помалкивал, моедело – сторона, ежели на чай дают в лучшем виде…

– Из девиц? Или благородная?

– Х-хосподи, все-то вы уже выведали… И не из тех, и неиз этих, иначе б мы знали…

– А Тутушкин знает?

– Кто ж его поймет, ваше степенство, господинсоциалист, – рассудительно сказал Прохор. – Любопытство – порокизвестный, я у Ваньки спрашивал, а он в лице переменился и велел помалкивать,чуть ли не в тех самых изячных выражениях, что вы давеча, – мол, головы несносить, живота решат…

– Кто решит? – спросил Лямпе.

– У Ваньки и спросите, – огрызнулся вялокоридорный. – Я, как его физию перекосившуюся увидел, сразу сообразил, чтодело нечисто и язычок лучше укоротить. Я так полагаю: барынька не из простых.Из самых что ни на есть непростых. Ванька – он тоже не пальцем делан исложности жизни превзошел. Ежели говорил такое, значит, и в самом деле удамочки найдется крепкая заступа, чтобы нам, сирым, головенку оторвать прислучае…

– Ну, а в ту ночь ты ее видел?

– Это в которую?

– Сказал же – не виляй, тварь, – угрюмо сказалЛямпе. – Когда он умер.

– А как же. Под утро уже юбками по коридору –фр-р! И через черный ход. Прыгнула на извозчика, верх у пролетки был поднят,хоть дождя и не было, «ванька» хлестнул по лошади – и след простыл… А утром я,как заведено, горячую воду для бритья доставил, смотрю – а они холодныележат… – его непритворно передернуло. – Ну, тишком прикрыл дверь,побежал к хозяину, ему огласка ни с какого боку не нужна была, вот и спровориливсе незаметно… Пристав лично кулачищем под носом крутил и у меня, и у всех, вНарымский край загнать обещал, а про полную и законченную душевредность сегоместа мы наслышаны. Известно ж, говорят, бог создал рай, а черт – Нарымскийкрай…

– Обычно она уходила в то же самое время илинет? – спросил Лямпе.

– Да, примерно так и выходит. Потому я и не подумалничего такого…

– И выстрела не слышал?

– Да где ж? Дремал в нашем закуточке. Вы ж справедливоизволили заметить, что стены – в аршин. Что и услышишь, на выстрел неподумаешь…

– И это все, что ты знаешь?

– Святой истинный крест! – Прохор истово,размашисто закрестился. – С места мне не сойти, господин… тьфу, товарищсоциалист… Мы ж не темные, понимаем, что революция – вещь благородная, как онопоется, мол, вихри враждебные и эти… как их, злобно гнетут…

– Цыть! – рявкнул Лямпе. – Святую песню непогань, сволочь!

– Как прикажете-с…

– Так все же Ванька Тутушкин знал, что это за барынькапод вуалью?

Коридорный всерьез задумался, пожал плечами:

– Вот тут уж, извиняйте, я за него не ответчик. Кто еготам знает… Темное дело. Он куда-то запропал дня через два опосля…

– А домой ты к нему ходил?

– Не собрался как-то. По портерным посмотрел, где онобычно бывает. Там сказали, не появлялся. Полиция его не искала, это точно, ине выспрашивал про него никто…

– Где он проживает? – спросил Лямпе.

– В Ольховке. Слобода такая. Улица Песчаная, третий домза кладбищенской церковью, с зеленой калиткой. Он с мамашей там и проживает…

– Все рассказал, что знал?

– С места мне не сойти! – воскликнул Прохор.

– Ну хорошо, – сказал Лямпе, положив пистолет настол. – Пожалуй что, помилую я тебя, вибрион. Только смотри у меня! Я ввашей гостеприимной «Старой России» еще поживу, но если ты, сукин кот, хотьсловечком кому-нибудь о нашей душевной беседе обмолвишься, товарищи мои тебянавестят обязательно, и плыть тебе по Шантаре в виде нечаянного утопленника.

– Мы, чай, не темные, понимаем, – заворчал Прохор. –Про пятый да про шестой год до сих пор вспомнить боязно. Не сомневайтесь, языкза зубами держать обучены-с, имеем представление, чего от вас, товарищсоциалист, ждать в случае чего… Вы не подумайте, я вполне уважительно-с! Людивы решительные, это нам известно… И дело ваше благородное, мы, как трудящийсяэлемент, с полным пониманием и сочувствием…

– Заткнись, – сказал Лямпе беззлобно. – Тымне еще «Марсельезу» спой…

– Как прикажете, товарищ… Наслушались, что в пятом, чтов шестом, слова на память известны…

– Ладно, хватит, – сказал Лямпе, решительновставая. – Выкатывайся и смотри у меня, язычок придержи…

Еще договаривая последние слова, он отчаянным прыжкомметнулся из кресла, молниеносно достиг двери, с маху повернул ключ в замке ираспахнул дверь на всю ширину.

Показалось ему или в самом деле за поворотом коридора,слева, успела опрометью скрыться чья-то фигура? Сразу и не решить…

Выставив Прохора, все еще хныкавшего что-то вполголоса освоем полном сочувствии делу революции, Лямпе быстренько оделся и вышел.Помахивая тросточкой, спустился с невысокого каменного крыльца.

И через двадцать неспешных шагов обнаружил за собой, нанадлежащей дистанции, крепкого молодца, по виду – вольношатавшегося приказчика.Молодец топал за ним весьма квалифицированно, любительством тут и не пахло. «Авот сейчас это совсем ни к чему», – подумал Лямпе сердито.

Он махнул лениво трусившему у тротуара извозчику, прыгнул впролетку, беззаботно развалился на потертом сиденье. Искоса глянув назад,заметил, как преследователь тоже садится на извозчика, как-то уж очень кстатитут оказавшегося. «Плотно пасут, мизерабли…»

– Куда поедем, барин? – равнодушно осведомился«ванька».

Лямпе уже обдумал план действий. Его извозчик подставойникак не мог оказаться – Лямпе по чистой случайности свернул налево, а не,скажем, направо…

– Послушай, – сказал Лямпе. – Тебе по чужимженам бегать не приходилось часом?

Извозчик, не такой уж и пожилой, лет сорока, обернулся кнему, осклабился:

– По чужим женам бегать, барин, дело нехитрое. Гораздохитрее – так ухитриться, чтобы тебе ноги не повыдергали и бабе от мужа не былозаушенья…

– Вот это я и имею в виду… – ухмыльнулсяЛямпе. – Коли ты такой дока, должен меня прекрасно понять… Держиассигнацию. Потом получишь еще столько же. Через квартал я сойду, а ты езжайсебе прочь с таким видом, словно доставил меня к месту назначения. Но сам минутчерез пять подъезжай… – он освежил в памяти нужный район города, – кторговому дому Раззоренова. Знаешь, где это?

– А то.

– Там я к тебе опять сяду, и тут уж едем прямиком вОльховку. Все понял?