– Чего ж не понять, – кратко заверил извозчик,проворно пряча ассигнацию.

…Выпрыгнув из пролетки, Лямпе энергичным шагом, притворяясь,будто ужасно торопится, направился к узкой деревянной лестнице, зигзагомспускавшейся по косогору к Большой улице. Успел заметить, что преследовательпоспешал за ним – не приближаясь, но и не отдаляясь.

Лямпе прибавил шагу, почти бежал. Лестница была пуста, узкиедеревянные ступеньки трещали и скрипели под ногами, сзади явственно раздавалисьшаги преследователя – несмотря на всю опытность, он никак не мог двигатьсябесшумно по рассохшимся дощечкам с выскочившими кое-где гвоздями…

Лямпе наддал. Позади тоже наддали. Ага, вот он, подходящийповорот, – очередной зигзаг лестницы уходит вправо, скрываясь за густымикустами дикорастущей сирени, распространявшей одуряющий аромат.

Оперевшись правой рукой на невысокие перильца, Лямпе однимсильным рывком перенес тело на ту сторону, в заросли. Притаился. Скрип и трескприближался с приличной скоростью, преследователь занервничал, решив, что дичь,пожалуй что, может и скрыться…

Он пробежал мимо, не заметив происшедшей перемены ролей.Лямпе рассчитанным движением сунул ему тросточку под ноги – и незадачливый шпикзагремел по лестнице так, что едва не снес перила.

Нельзя было терять времени. Налетев коршуном, Лямпе двинулему кулаком по голове повыше уха, поднял за шиворот и головой вперед отправил вкусты. Прыгнул следом, для надежности пару раз двинул «под душу» и принялсясноровисто перетряхивать карманы. Оружия при шпике не оказалось. Зато впотайном кармане пиджака отыскалась карточка охранного отделения – какположено, с печатью и фотографией. Значилась там и фамилия – Перышкин, –но это ни о чем не говорило, фамилия на таких документах всегда ставитсявымышленная, этакий артистический псевдоним…

Повертев ее между пальцами, Лямпе хмыкнул, швырнул карточкуна колени шпику – тот в нелепой позе полусидел меж сломанных кустов и, сразувидно, чувствовал себя прескверно, охал и постанывал, закатив глаза. Скрутив вкулаке ворот его рубахи, Лямпе с расстановкой поведал:

– Ты за мной, сволочь, больше не ходи. Не люблю… –и, сунув под нос для пущей убедительности дуло браунинга, осведомился: – Ктопослал? Пристрелю, мразь, будешь знать, как бегать за анархистами…

– Мы люди подневольные… – просипел шпик, боясьоткрыть глаза.

– Кто тебя послал, тварь?

– Его благородие… подполковник Баланчук… Господинанархист, явите божескую милость, матерь-старушка на шее…

– Что он тебе поручил? Что сказал?

– Следить поставлены… А зачем и почему – намнеизвестно… Господин подполковник объяснять не сочли нужным…

– Мразь ты человеческая, – ласково сказалЛямпе. – Сунули тебе ствол под нос, ты и запел… Ладно. Двадцать разпрочитаешь про себя «Отче наш», да медленно, как подобает, без суеты. Тогда и сместа сдвинешься. Усек?

– Не извольте беспокоиться…

– Ну, смотри, – сказал Лямпе.

Спрятал пистолет, подобрал тросточку и поскорее направилсяпрочь. Пожалуй, он не был ни удивлен, ни раздосадован. Даже наоборот –происшедшее являло собою, если подумать, некий результат, пищу для ума…

Извозчик дожидался его в условленном месте. Ловко запрыгнувв пошатнувшуюся пролетку, Лямпе похлопал его по плечу:

– Пошел!

Быстро убедившись, что слежки на сей раз за ним нет,беззаботно откинулся на сиденье, смотрел по сторонам с уверенностью человека,чья совесть ничем не отягощена. Большая улица, вполне оправдывавшая своеназвание протяженностью и шириной, в конце концов все же закончилась, справа показалисьобширные здания железнодорожных мастерских, кое-где, под самыми крышами, ещевиднелись неровные выбоины от пуль – печальная память о пятом годе, когда некийпрапорщик, то ли скорбный рассудком, то ли чрезмерно увлекавшийся книгами оБонапарте, провозгласил, ни мало ни много, Шантарскую республику. Сиипоползновения довольно быстро подавили с помощью регулярных частей, нопрапорщик все же оказался не столь уж скорбным умишком – ибо ухитрилсясбежать в Североамериканские Соединенные Штаты… Как легко догадаться,Шантарскую республику, чья территория ограничивалась этими самыми мастерскими,тут же отменили естественным образом, так что влиться в семью европейскихдержав она попросту не успела.

– Отчаянный вы человек, ваше степенство, – сказализвозчик, не оборачиваясь к седоку. – Нашли место, где по бабам шастать…Ладно, хозяин – барин, мое дело – сторона. Днем по этой дорожке ездить можно,это по темноте – спаси бог…

Дорога поднималась в гору, на обширную возвышенность, ссевера нависавшую над низинной частью Шантарска. Лямпе ничего не ответил,беззаботно посвистывая.

Он и сам, перед тем как приехать сюда, навел кое-какиескрупулезные справки. Ольховская слобода, по достоверным данным, помещалась наместе Ольховского посада, где согласно древней, сохранившейся в архивахграмотке казаки по приказу основателя Шантарска воеводы Дымянского однаждыустроили «облаву великую на татей, голоту воровскую, бляжьих жонок и прочийослушный народ, многую нечисть и сором учиняющи, которая же гулящая теребень,тати, бражники и иной непотребный люд воровские домы держит».

Если сия облава и возымела эффект, то ненадолго. Судя побумагам восемнадцатого столетия, Ольховская слобода, как ни старались власти,превратилась в непреходящую головную боль для полиции и градоначальства, чемублагоприятствовали как вольнолюбивый сибирский характер, не привыкший стеснятьсебя казенными параграфами, так и проходившая через Шантарск знаменитаяВладимирка, прославленный песнями кандальный тракт, по которому в обе стороныциркулировал отчаянный народ. По какой-то неисповедимой прихоти природы именнов Ольховке и сконцентрировалась большая часть подпольных шинков, карточныхпритонов, скупок краденого, «малин» и прочих интересных заведений, подробноперечисленных в Уголовном уложении.

Достоверно было известно, что именно ольховские удальцысперли в свое время золотой брегет и шубу на енотах у неустрашимого полярногопутешественника господина Нансена, имевшего неосторожность посетить Шантарск(причем, несмотря на все усилия напуганной возможным международным скандаломполиции, ни часики, ни шуба так и не были разысканы). Ходили также слухи, чтовсе резкости в адрес Шантарской губернии, имевшиеся в путевых заметкахпокойного писателя Чехова, побывавшего тут проездом на Сахалин, как раз тем иобъяснялись, что непочтительные ольховцы в отсутствие литератора навестили егогостиничный номер и многое унесли на память.

Городовые здесь в одиночку не показывались с незапамятныхвремен, так что, критически рассуждая, эту слободу можно было лишь с большой натяжкойпризнать неотъемлемой частью Российской империи – да и то в дневные часы…«Счастье еще, что государь император о сем не осведомлен», – с грустнойиронией подумал Лямпе.