не содействует ни сколько-нибудь заметному численному росту населения, ни повышению его национального самосознания. Правда, на основании наблюдавшегося после некоторых войн незначительного увеличения рождаемости, некоторые ученые считали себя вправе говорить о благоприятном влиянии войны на жизнеспособность народа. Однако прирост населения всегда настолько невелик, что он почти не влияет на предшествующее войне понижение рождаемости.

Число рождений в той или иной стране вообще не зависит от одних только биологических факторов. Всякому народу доступна возможность гораздо большей рождаемости, чем та, которая наблюдается в действительности. Рост деторождения замедляется в силу разнообразных, главным же образом экономических причин; народ инстинктивно чувствует, что для большего количества детей не имеется достаточно благоприятных условий для их прокормления. И вот война освобождает в этом отношении места; с одной стороны, погибает известное количество мужчин, а с другой — в военное время детей всегда рождается меньше.

Статистические данные ясно показывают, что в течение первых 9 месяцев после начала войны наступает резкое уменьшение числа рождений, и это уменьшение продолжается еще на протяжении примерно 9 месяцев после заключения мира. Так как на основании средних данных за последние три года известна приблизительная кривая рождаемости, которая была бы вероятна, если не было бы войны, то нетрудно вычислить убыль деторождения. Она превышает 100 000 душ. Если к этому присоединить число лиц, умерших непосредственно от войны, то получится общая убыль населения почти в четверть миллиона. Эта убыль впоследствии постепенно восполняется, хотя гораздо медленнее, чем она произошла. Одна уже медленность восполнения убыли населения показывает, что не войне, как таковой, приходится приписывать тут благотворное влияние.

Более детальное рассмотрение приводит нас к дальнейшим небезынтересным выводам. За первые 9 месяцев войны 1871 г. родилось относительно слишком мало детей. Это, в свою очередь, могло быть обусловлено разными причинами: экономическим застоем в связи с близостью предстоящей войны, учащением выкидышей вследствие сильных переживаний и волнений в первые месяцы войны, увеличением числа абортов под влиянием страха перед неопределенностью будущего и т. п. Все это, если и не прямой результат войны, то, во всяком случае, косвенное последствие сопутствующих ей явлений.

Особенно бросается в глаза тот факт, что уже в ноябре 1871 г. число рождений довольно быстро вновь достигает прежней высоты. Следовательно, еще в апреле 1871 г. произошло примерно нормальное число зачатий. Между тем, тогда были демобилизованы лишь гарнизонные части, остававшиеся в Германии, тогда как огромная действующая армия пребывала в неприкосновенном виде во Франции. Эти, несомненно, менее сильные гарнизонные войска дали, следовательно, жизнь большему числу детей, чем они это сделали бы в нормальное время (около 60000 детей).

Этот факт доказывает, во-первых, то, о чем уже говорилось, а именно, что число рождений не зависит исключительно от биологических факторов, а во-вторых, что благодаря войне менее пригодные отцы фактически дают жизнь большему проценту детей, что, следовательно, раса ухудшается. Во всяком случае, не приходится ожидать благотворного влияния войны на качество расы. Этот вывод, получающийся на основании анализа материала, представляемого отцами, подкрепляется рассмотрением детского материала: я не нашел — правда, при не особенно тщательном просмотре — почти ни одного выдающегося человека, зачатого в период войны или отцом, вернувшимся с театра войны. Число таких незаурядных людей, как бы то ни было, менее значительно, чем оно в сущности должно было бы быть, если сопоставить число войн с числом выдающихся людей.

К этому чисто биологическому моменту присоединяется еще момент психологический: у каждого порабощенного народа чрезвычайно повышается национальное самосознание. Конечно, это приложимо, главным образом, к новому времени: кроме евреев, древность не знала примера национального самосознания; последнее заменялось сознанием общности культуры. Повышение национального самосознания вполне понятно: ведь народ которому только что было доказано, что сильнейшему дозволено притеснять слабейшего, которому о всех неприятных последствиях такого притеснения ежедневно напоминают тысячи мелких придирок, в конце концов поневоле убеждается в том, что полезно стать сильным.

Такой народ старается поэтому напряжением своего национального самосознания добиться того национального престижа, которым пользовался победитель. Внутренняя мощь народа и никогда не утрачиваемое право на национальное развитие (два адекватных понятия) одерживают победу наперекор всяким военным успехам. Мертвое оружие тщетно торжествует: в конечном счете решает дело живое оружие.

Итак, «укрепляющее влияние» поражения и «изнеживающий» результат победы никогда не приводят в состояние равновесия ту справедливость, при помощи которой войне приходится регулировать взаимоотношения народов. Сызнова угнетаемый опять возвращается к мысли о мести, и всякий раз его усилия в этом направлении завершаются успехом. Этим обуславливается утомительная скука истории, представляющей вечную смену никогда не прекращающихся войн. Лишь свободная воля человека, сознающего, что так продолжаться не может, в состоянии изменить подобное положение вещей.

Кажется, что почти никто не хочет извлечь из всего этого никаких уроков. Прав Гегель, сказавший: «История учит только тому, что она никогда ничему людей не научила». Именно в данном случае каждый народ очевидно, стремится доказать, что он еще молод и жизнерадостен, что он чисто по-детски не обращает внимания на наставления стариков и живет собственным опытом. Эти опыты будут производиться и впредь, но тогда будет слишком поздно. Государства бывали прочны лишь в тех случаях, когда заступ следовал за мечом, как это было в Риме, или цивилизация следует за пушками, как это наблюдается в английских колониях.

Но этим вопрос еще не исчерпывается до конца: основная причина успеха двух упомянутых мировых держав, Рима и Англии, заключается, быть может, в том отнюдь не случайном факте, что как римляне, так и англичане называли побежденные народы не «подвластными», а «союзными». Только на принципах свободы может базироваться мировая держава.

В тех случаях, когда с этой свободой не считались, не было никакой пользы даже от, по-видимому, прочного завоевания мечом. При помощи штыков можно сделать многое, но нельзя завоевать страну. Каждый народ вправе основывать колонии и распространяться по мере своих сил. Но, чтобы быть в состоянии сделать это, ему надо стремиться к наиважнейшему — к напряжению своих жизненных сил, к усилению своего живого оружия. Кто рассчитывает создать колонии при содействии меча, тот беспомощный безумец.

Сильному и умному меч не нужен: он необходим лишь слабому и глупому. Еще свыше 2000 лет тому назад сказал Лао-цзы: «Кто ищет в себе силу победить врага, тот не борется с ним».

Часть 6. Преодоление войны

История воинственности

Так как никто в точности не знает, как смотрели на войну наши, надо полагать, миролюбивые предки — первобытные люди, то приходится ограничиться более поздней эпохой, которая распадается на три периода, а именно:

1. Архаический (непосредственно воинственный) период, когда