так и позже, считали такое усиление крайне необходимым), ссылаясь на то, что «еще ни одна морская война не оправдала вызванных ею расходов».

Норман Энджел с ничем не прикрываемой резкостью и блестящим остроумием разоблачил деловую сторону данного вопроса, сторону, которая постоянно заглушалась всевозможными воинственными и пацифистскими выкриками. Трудно, впрочем, установить, безусловно ли справедлива его мысль о невыгодности всякой войны. Пожалуй, надо признать, что (по крайней мере, в частной жизни) эксплуатация все еще очень прибыльна: крупные предприниматели и землевладельцы зарабатывают всюду колоссальные деньги, заставляя работать тысячи подчиненных им людей; многие «чиновники» нередко грабят население еще по старому, примитивному способу. Но то, что может сделать единичная личность, в конце концов доступно и крупным коллективам. Следовательно, в этом отношении вопрос заключается лишь в том, пригодна ли война для подобного обогащения.

С точки зрения чистой наживы война, несомненно, не представляется приемлемым средством обогащения, а при огромных размерах основного капитала, требуемого войной, в настоящее время даже победителю не приходится рассчитывать на то, что он когда-либо вернет израсходованные на нее суммы. Таких огромных сумм не вернуть ни посредством контрибуции, ни при помощи военных возмещений, ни путем ежегодных взносов побежденных; чтобы собрать подобные суммы, пришлось бы затратить новые миллионы на содержание армий, предназначенных для их взыскания.

Пожалуй, могут возразить: когда бедный народ оккупирует богатую страну, то выгода бедного народа сказывается в том, что усиленные подати, взимаемые с вновь приобретенной области, облегчают бремя плательщиков, живущих на территории победоносного народа.

Словом, война стала делом неприбыльным. Но этот вопрос, по поводу которого Энджел высказал, с натуралистической точки зрения, немало трезвых взглядов, представляет лишь второстепенный интерес. Важнее то, что война и стремление к ней (т. е. милитаризм) поневоле толкают народ на совершенно неправильные пути. Это, естественно, влечет за собой убытки отчасти материального свойства. Возведение укреплений тормозит развитие городов и опустошает обширные участки земли. Благодаря тому, что государство строит шоссейные и железнодорожные пути, руководствуясь соображениями стратегического характера, отпадает возможность рационального использования путей сообщения. Так, например, Фридрих II сознательно не строил в Пруссии шоссейных дорог, потому что не хотел, в случае возникновения войны, облегчить своим врагам доступ внутрь страны.

Вследствие того что государство поддерживает только те отрасли промышленности, которые могли бы оказаться полезными в случае войны, труд и энергия миллионов людей растрачиваются на изготовление в сущности никому не нужных вещей. Ясно, что опасение войны побуждает к безрассудному накоплению различных предметов вооружения, вовлекает целые отрасли промышленности в непроизводительную работу и, создавая вечное беспокойство, препятствует свободному развитию всей жизни.

Политическое влияние войны

Древнейшая народная мудрость, по-видимому, постоянно внушала подсознательному «я» человека, что побежденный на войне не только часто бывает прав, но что именно на его долю в большинстве случаев выпадают все выгоды от борьбы. Во всяком случае, характерно, что предание о происхождении римлян называет их предками не какой-нибудь народ-победитель, а троянцев, потерпевших жестокое поражение. Из всех жителей многолюдного Илиона избег смертоносного меча греков один лишь Эней (по другим сведениям, еще Антенор). Но за уничтожение Трои отмстили потомки Энея, и победоносная Греция стала впоследствии провинцией потомков побежденных троянцев.

Можно было бы привести еще много аналогичных легенд, в большинстве случаев имеющих характер морали и подтверждающих, что победители никогда не пользуются плодами своих насилий. Впрочем, и трезвый Монтескье посвятил особую главу выгодам побежденного, а не победителя, и даже современные адепты войны считают, по-видимому, этот взгляд правильным, по крайней мере по отношению к минувшим временам. Так, например, Штейнметц обращает внимание на тот факт, что мировое господство Александра Великого предоставило побежденным выгоды греческой культуры и что победоносная Римская империя дала побежденным иудеям возможность широко распространить свою религию.

А кто в конце концов подчинил себе разлагавшуюся изнутри Римскую державу? Отнюдь не победоносно сохранившее свою независимость западно-германское племя херусков, а ранее покоренные римлянами и подпавшие под их влияние восточные германцы. И действительно, если война вообще доставляет кому-либо жизненные выгоды, то, несомненно, лишь побежденным. Дело в том, что всякий сколько-нибудь дельный народ после проигранной им войны работает с удвоенной энергией, учится новому и ограничивает свои потребности в предметах роскоши, тогда как народ-победитель, полагаясь на свои мнимые военные достижения, считает излишними труд научный прогресс и самоограничение и становится высокомерно-заносчивым и расточительным.

Война влечет за собой «широкий размах жизнепонимания». Кому ежедневно приходится рисковать своей жизнью, тот смотрит на жизнь легко. Однако у победителей нет того нравственного импульса, который быстро отучает побежденных от усвоенных ими на войне воинственных привычек, между тем чувствующие свое превосходство победители считают возможным продолжать даже при изменившихся условиях мирного времени свой прежний легкомысленный образ жизни.

Война — «ремесло», как и всякое другое (что она ремесло грубое, основанное на насилии, нисколько не меняет дела), а кто занимается одним ремеслом, тот забывает остальные. Те европейцы, которые провели некоторое время в тропических странах на положении существ высшего порядка, нередко в течение ряда лет не могут свыкнуться со своей скромной ролью у себя на родине; кто хотя бы несколько дней был господином, тому не хочется стать слугой, а кто был солдатом, тот неохотно расстается со своим военным мундиром.

Если народ часто ведет войны, он становится воинственным и отвыкает от мирных занятий. Но так как война может в лучшем случае лишь защитить культуру, мирное же время создает ее, то раньше или позже наступает такой момент, когда воинственным народам нечего защищать, и тогда они погибают. В большинстве случаев это происходит так, что более сильный разбойник отнимает у них добычу. Но это не неизбежно; нередко привыкший к победам народ становится жертвой неосновательной уверенности в своей непобедимости. Это понял еще библейский псалмопевец; в 68-м псалме он восклицает: «Господь рассеивает народы, любящие воевать». Давид знает жизнь и правильно оценивает ее, но ему просто кажется невероятным, чтобы народы, любящие войну и занимающиеся ею, могли очутиться под властью того, кто мало заботиться о войне; поэтому Богу приходится карать заносчивых царей.

Таков был способ, каким благочестивый иудей реагировал на непонятные ему вещи. Но глубже вникал в дело его великий современник, который не был, подобно Давиду, царем и священником, а был законодателем и философом: изумительная книга этого китайского мудреца доказывает, что основатель атеистической религии уже вполне уяснял себе мощную связь явлений природы. «С сильным оружием в руках не победишь». Этими словами (в другом месте он повторяет это столь же категорически) он хотел сказать, что с человеческим оружием дело обстоит так же, как с растениями: твердая древесина мертва; живы