Я рассказала о ней мужу.

– И это обычная поликлиника! Наверняка она копейки получает за эту напряженную и ответственную работу.

– Такие, как она, работают не за деньги. За чистую совесть.

Мы потом периодически с дочкой появлялись в поликлинике: ходили на прием к неврологу (это обязательно после менингита) или делали нейросонограмму (чтобы понять, не навредила ли болезнь сосудам мозга и можно ли делать операцию).

Каждый раз Людмила Александровна, встречая нас в коридоре, спрашивала, как дела, как Катюня. Она помнит нашу историю. Хотя такие истории – это ее работа, и их у нее миллион. А она работает по призванию и получает зарплату чистой совестью. И улыбками выздоровевших при ее участии детей…

Сегодня я купила букет желтых роз и пришла к ней без повода. Она, как всегда, занята, летит по коридору, за ней свита просителей. Я присоединяюсь к свите. Она меня замечает.

– Что-то случилось? – спрашивает. – Как дочка?

– Дочка отлично. Готовимся к операции…

– Дай Бог…

– Да… Людмила Александровна, я хочу подарить вам этот букет. Просто так. Это мое крохотное спасибо, которое просто создаст вам солнечное настроение…

– Ну вот, придумала! Неугомонная, – говорит Людмила Александровна и улыбается. Первый раз вижу ее улыбку – обычно она сосредоточена.

– Возьмите. Это же просто цветы. Желтые розы. Вестники разлуки. Надеюсь, мы больше никогда не увидимся по такому поводу!

– Это точно, – смеется заведующая и, смущаясь, берет букет.

– Людмила Александровна, на совещание, срочно, вас ждут! – кричит ей медсестра, и Людмила Александровна мгновенно становится серьезной и спешит в кабинет…

На ее кабинете, кстати, висит табличка. Там написано, что она – врач высшей категории. Я не знаю, что это значит в медицинской иерархии, но по человеческим меркам это чистая правда. Она человек высшей категории. Таких единицы. Но сам факт их существования дает нашей погрязшей в коррупции стране шанс, что туман рассеется. Просто надо начать с себя…

Я иду домой к дочке. Впереди операция. Реабилитация. Возвращение к нормальной жизни. Внутри меня играет Земфира:

Я организую поездки в интернат для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей.

Мы возим туда подарки, но теперь чисто символические.

Ну, шоколадки, например. Или книги. Просто не можем приехать к детям с пустыми руками.

Щедрые подарки – в случае с такими детьми – это только во вред.

Они привыкли, что их хотелки падают на них с неба, и усваивают этот паттерн: просто попроси – и приедут сердобольные волонтеры на груженых машинах и все тебе подарят.

Потом, в большой жизни, это сыграет против них.

Вчерашний выпускник интерната, выросший во взрослого инфантильного дядю, будет долго и растерянно искать среди окружающих тех самых щедрых волонтеров, у которых надо просить… Потому что нет паттерна «заработать».

Я не сразу это поняла. Первые годы мы возили подарки, заказанные детьми, особенно на Новый год. Ну как не привезти игрушку, заказанную ребенком Деду Морозу?

Дети принимали подарки с восторгом, жадно разрывали упаковки, хвастались друг другу и через минуту… забывали.

Однажды на моих глазах мальчик пнул ногой только что подаренную машинку на радиоуправлении. Та врезалась в стену и брызнула в разные стороны салютом запчастей.

– Сема, что ты делаешь? – в ужасе спросила я.

– Она галимая, она не работает! – сказал рассерженный Сема и в доказательство потряс у меня перед глазами бесполезным пультом от машинки.

– Конечно, не работает. Там батареек не было! Вот они, их просто вставить надо…

– Я не знал, – не расстроился Сема. – Я другую попрошу.

Сема не знает цену денег, не ощущает ценность подарка, который падает на него не через труд, не через «заслужил», а через жалость волонтера к его судьбе.

Сема хитрый, не надо его недооценивать, он понимает, что его сиротство – это козырь и даже способ манипуляции.

Сема знает: стоит ему попросить – и ему не откажут.

Теперь Сема не просит машинку, Сема просит айфон.

Есть люди, готовые подарить. Но зачем?

– Сема, зачем тебе айфон? Кому ты будешь звонить?

Сема – напоминаю – сирота.

– Витале.

– Витале? Который сейчас на втором этаже?

– Да.

– А просто подняться к нему нельзя?

– Ну позвонить быстрее. И видосы смотреть. И музон качать.

Ясно. Мне нравится Сема. Он хороший парень, обычный подросток, просто он живет в своей парадигме и выжимает максимум выгоды из своего положения.

Я при своей фантазии не смогла подобрать аргументов, почему 11-летнему мальчику из интерната не нужен айфон.

– Сем, ну… вот у меня, например, нет айфона, – выдавила я свой единственный «аргумент».

Знаю, что я для Семы – авторитет. Ну, я так думаю…

Сема скептически оглядел меня с ног до головы:

– Ты что, лохушка? Или не у кого попросить? Ты ж вроде замужем?

Сема тремя штампами обесценил мою жизнь, пригвоздил ярлык неудачницы. Поэтому тут важна грань.

Раньше я собирала одежду в хорошем состоянии: новую или почти новую. Люди охотно сплавляли мне свои баулы, а я копила их в прихожей, захламляла гардероб. Часто ездила в интернат одна на машине, груженной пакетами. Перед поездкой осматривала вещи.

Есть «добряки», которые отдают грязные и нестираные вещи, рваные, дурно пахнущие, с обрезанными пуговицами. Людям жалко выкинуть хлам на помойку, и они «выкидывают» его в детдом.

Однажды мне отдали целый пакет стоптанной в ноль обуви с полуоторванными подошвами. Там были сандалии 43 размера с оторванными застежками. Я не выдержала. Позвонила дарителю. Спросила:

– Вы не перепутали пакеты? Тут обувь…

– Это детям. Пусть доносят.

– Вы видели эту обувь? Тут нечего донашивать…

– Зажрались совсем, ни стыда ни совести, – обрезал благотворитель.

Теперь главное, что мы возим в интернат, – это общение. У этих детей нет дефицита «сникерсов» в организме, а дефицит общения есть. Либо мы просто с друзьями приезжаем поболтать с детьми, либо это организованная поездка с историями успеха. Взрослые рассказывают детям, как стать… взрослыми и ответственными людьми. Это очень полезно и вдохновляюще. Часто это перерастает в долгосрочную дружбу взрослых с детьми.