или ложь, преднамеренная и непреднамеренная, я разберусь. Главное, не молчите. Если вы готовы, мы можем посмотреть, что это за часть, которая не дает вам спать.

Страхов кивнул и с ногами улегся на кушетку, положив под голову упругую подушку, скрестив руки и закрыв глаза (это была любимая часть терапии).

— Представьте ту свою часть, которая не дает вам спокойно спать. Что она вам говорит?

Страхов увидел перед собой черный горящий силуэт.

— Я ужасный человек, — повторил он слова, услышанные от силуэта.

— Это похоже на то, что вы обошлись с кем-то несправедливо? — спросил Александр Леонидович.

Страхов вздрогнул, и его руки покрылись мурашками. Скородумов это заметил и записал в блокнот «вина».

— Ты чувствуешь себя виноватым?

— Да, — кивнул Страхов.

— Где это чувство находится в твоем теле?

— Это нож в сердце, — ответил он.

— Вынь его, — попросил психотерапевт, — Что ты чувствуешь без этого ножа?

— Беспомощность, — еле слышно ответил Страхов.

— Посмотри теперь на нож. Что ты чувствуешь по отношению к нему?

— Он превратился цепочку, которая осталась от отца.

— Ты можешь посмотреть на себя глазами этой цепочки? — спросил Скородумов и, увидев кивок головы, продолжил, — Что ты чувствуешь по отношению к Жене?

— Ненависть, — моментально выпалил он.

— Да? А за что? — удивленно поинтересовался психотерапевт.

— Потому что отец его ненавидел, — гневно и надменно изрек тот.

— Кто тебе это сказал?

— Его отец, — отчеканил он.

— А зачем ты остаешься с Женей, если ты его ненавидишь? — спросил терапевт.

— Чтобы напоминать ему об этом, — едко ответил он.

— А что ты чувствуешь по отношению к его папе? — спросил Скородумов, снова сделав несколько пометок в своем блокноте.

— Я его уважаю.

— Почему он, по-твоему, ненавидит своего сына?

— Потому что он не вовремя родился.

Скородумов с сожалением покачал головой и сочувственно посмотрел на сидящего перед ним с закрытыми глазами Страхова.

— А дети сами выбирают время для рождения? Не родители?

— Я не знаю, — растерянно огрызнулся тот.

— Тогда почему ты говоришь так уверено, что он виноват?

— Он должен быть виноват! — горячо воскликнул он, — Потому что его оставили.

— А тебя получается тоже оставили? — спокойно продолжил задавать вопросы Скородумов.

— Меня подарили, — возразил он.

— И как тебе в роли подарка?

— Ужасно, — гневно прошипел он.

— Получается, что твоя претензия к отцу. Так почему ты ненавидишь Женю?

— Женя не заслуживает ничего кроме ненависти! — жестоким холодным голосом произнес он. — Он все портит. Портит всем жизнь. Это единственное, что он умеет.

— Я понял, спасибо, — сказал Скородумов и попросил Страхова вернуться в свое я.

Когда они сожгли эту цепочку, Страхову стало легче дышать и он расправил плечи.

— Получается, — рассуждал он, — эта часть ненавидела меня, чтобы не ненавидеть отца. Она решила, что если отец меня бросил, значит он меня ненавидел. И я всему виной, я ужасный человек из-за того, что меня бросил отец.

Скородумов снял с широкого сального носа очки, потер красный след от оправы на переносице и, закинув ногу на ногу, заговорил:

— Эта твоя часть вводит тебя в дисбаланс, разрушает твою жизнь, чтобы оправдать поступок отца. Он не может разрешить ему ненавидеть тебя просто так, без причины. Даже если он тебя ненавидел, это не должно быть причиной разрушения твоей жизни. Родители часто ошибаются, потому что они люди, которые оказались в сложной ситуации. Возможно, из-за того, что ты боишься, что отец в этом воспоминании говорит тебе, что ненавидит, психика и не пускает тебя в него. Эти его слова совсем сломают твой дух. Тебе нужно пожить с мыслью, что отец ненавидит тебя. И прожить злость на него.

Страхов попрощался с психотерапевтом и к девяти утра прибыл в сизо и рассказал Антону то, что услышал от Маргариты Сергеевны. Антон замер и слушал внимательно, сложив руки треугольником вверх и упершись взглядом в центр стола. Страхов про себя отметил, что заключение странным образом не влияет на внутреннее состояние Ильинского. В нем почти ничего не изменилось, разве только кожа еще больше обтянула кости, но это объяснялось отвратительным варевом, которое в таких местах выдавали за еду.

— Она просила тебя написать пару строк для Кирилла, — сообщил Страхов в конце рассказа.

— Конечно, — спокойно произнес Антон, — У вас есть лист и ручка?

— Скажи, зачем ты это делаешь? — спросил Страхов, вынимая из портфеля ручку и белый лист.

Он уже подозревал, что у его клиента может быть комплекс Бога, и подобные разговоры должны были помочь Страхову разобраться в душевном состоянии клиента. Если его предположение верно, то Ильинского следовало бы показать психиатру.

— Это моя обязанность, — всё так же размеренно и тихо отвечал Антон.

— Почему именно твоя? — изумился Страхов, заглядывая в лицо Антону, — Где это написано?

Антон поднял глаза, намеренно повернулся на свет, чтобы адвокату было лучше его видно, и улыбнулся. Страхов сразу угадал эту улыбку, которую сосед называл бесовской, но она ему показалась мягкой, детской, как у его сестры.

— Обязанности не могут написаны где-то, — помолчав, медленно проговорил Антон и прибавил, — каждый сам должен осознавать их.

— Ты не думаешь, что заботиться обо всех людях — это задача Бога? — возразил Страхов, внимательно следя за реакциями тела, — Разве не так говорит Кришна?

— Конечно, так, — согласился Антон, — Но возможно, что всемогущий Бог хочет, что мы проявили свои силы, осознали свою ответственность.

— Почему ты выбрал именно этих людей?

Антон отрицательно покачал головой и, взявшись за ручку и пододвинув листок ближе к себе, тихо сказал:

— Не я выбрал путь, а путь выбрала меня.

— Это тяжелый путь, — заметил Страхов, делая особое смысловое ударение на слове «тяжелый».

Антон никак не отреагировал на двусмысленную вызывающую похвалу Страхова.

— Я принял такое решение, и эта обязанность для меня норма, а не наказание, — ответил он и начал выводить буквы на бумаге.

Страхов стал