нужно только взять подтверждение с начальника строительной бригады, где он работает. Всё это хорошо, — размышлял Страхов, — но следствию нужен обвиняемый». Он снова прокрутил видео с камер.

— Ох, Вова, что же ты опять натворил? — еле слышно вздохнул Страхов.

Чей-то нервный топот отвлек его, он поднял голову, поводил головой по обе стороны, увидел насупившегося Федора Иннокентьевича, склонившегося над бумагами, Никиту Петровича, пытающего целиком засунуть в рот большой пышный крендель, покрытый сахарной пудрой, и стоящего в дверях Данилу.

— Вы не идете на митинг? — спросил молодой адвокат, впопыхах нахлобучив на квадратную голову кепку.

— Какой еще митинг? — поперхнулся Никита Петрович и отодвинул коробку с кренделями на край стола.

— Против заключения Н. Митинг сегодня по всей России будет организован.

— А чем я могу помочь? — небрежно пробормотал Никита Петрович, стряхивая с рубашки следы сахарной пудры.

— Вы совсем уже заелись, — завопил Данила и, махнув рукой, сердито выговорил, — Хорошо, сидите. Ждите, пока и вы окажитесь за решеткой из-за своей деятельности. Скоро в этой стране останется только ручку целовать его величеству благодаря таким молчунам, как вы.

— А о чем мы молчим? — добродушно поинтересовался Федор Иннокентьевич.

Данила сверкнул глазами и начал скандировать, загибая пальцы на руках:

— О том, что все правительство повязано, что система скоро легализует смертную казнь и начнет не просто прятать за решетку оппозиционеров, а на гильотину их отправлять. Вы лучше всех понимаете, что мы из демократического государства превращаемся снова в тоталитарное, что вместо республики воцаряется монархия. Причем даже не конституционная.

— А мое присутствие на митинге конкретно как предотвратит все то, что ты сейчас напророчил? — лукаво подмигнув Никите Петровичу, спросил Федор Иннокентьевич.

— Вы специально идиотами прикидываетесь? — задыхаясь от подступившей к горлу злости, вскричал Данила, — Неужели вы хотите, чтобы ваши дети росли в этой нищете?

— А нищетой ты называешь свой BMW? — усмехнулся Страхов.

Данила побагровел, на лбу у него вздулась вена, он лязгнул зубами и презрительно проговорил:

— Нищетой я называю то, что ею и является. 80 % людей живут за чертой бедности…

— И поэтому ты ездишь на BMW? — перебил Страхов, ехидно улыбаясь.

— Моя машина не имеет никакого отношения в делу, — фыркнул Данила, нервно подергивая уголком рта, — Помочь бедным — не значит обокрасть богатых.

— Это значит обокрасть политиков и чиновников, — подхватил Никита Петрович и рассмеялся.

Данила впал в ступор.

— Слушай, — спросил Страхов, когда закончил заполнять заявление, — ты в прошлом месяце отмазывал от налогового штрафа владельца бензоколонок. Как это коррелируется в твоей системе ценностей с тем, что ты предъявляешь к коррумпированной элите?

— Нам нужно сделать общество более осознанным, привлекать внимание людей, объяснять, что несправедливость — это не норма. Что выше всего должны стоять закон и свобода каждой личности, — гордо отвечал Данила, подняв глаза куда-то наверх.

— Иди в баню вместе со своей свободой, — не выдержал Никита Петрович.

— Ты с такими речами пойди к факультету журналистики, там тебя примут с распростертыми объятиями, — предложил Страхов, рукой указав в сторону Смоленского университета.

— Уроды, — рявкнул Данила и хлопнул дверью.

— Помощники нашлись, освободители-декабристы, — возмущенно всплеснул руками Никита Петрович и разочарованно покачал седой головой, — Нечаевы да Робеспьеры будущие.

— Вот он правда думает, что это все поможет, или просто над нами издевался? — растерянно обратился Федор Иннокентьевич к коллегам.

— Сейчас практически модно хулить правительство, ходить по митингам и выступать за права граждан, — пояснил Страхов и снова принялся за документы.

— Мне надо увольняться, если тут такая армия волонтеров, — сдавив нервный смех, сказал Никита Петрович, снова придвинул к себе чашку чая, взял толстыми пальцами крендель и зубами оторвал от него кусок.

— А цель у них какая? — робко спросил Федор Иннокентьевич.

— Кто бы мог ее озвучить прямо, тому бы цены не было, — ответил Страхов, выглядывая из-за бумаг.

— Прыгают, чтобы свергнуть президента, — с набитым ртом проворчал Никита Петрович.

— А вместо него? — округлив блестящие глаза, спросил Федор Иннокентьевич.

— Царя горохового, наверное, — растянув губы в язвительной ухмылке, сказал Никита Петрович и прибавил после небольшой паузы, — Так учат только ненависти. Не учат ответственности, не учат благоразумию. Они не выводят людей из состояния жертвы, а только делают жертву озлобленной, доводят её до состояния гнева. Жертва в гневе отключена от разума, она не сможет ничего построить, она может только разрушить. Чем больше разрушительной силы собирается, тем меньше шансов на действительно хорошие перемены. Там нет места справедливости. Всё это ведёт к агонии и преступлениям. Многие думают, что они бы лучше справились с выполнением обязанностей на месте главы государства, но в это же время они не могут хорошо выполнить свои прямые обязанности как работника, начальника, сына или отца.

— Так у нас с выборами беда, — обреченно вздохнул Федор Иннокентьевич, — Они по равенству, а не по справедливости. Справедливость и равенство — не одно и то же. Разрешить всём участвовать в выборах — равенство. А определить победителем самого достойного — справедливость. Но митинги и вот эта ненависть как должна помочь по их плану?

— Ох, Наташка бы сейчас про Бесов стала рассказывать, — не отвлекаясь от работы, заметил Страхов.

— Я бы послушал, — задумчиво протянул Федор Иннокентьевич.

— Она же должна прийти сейчас, — внезапно вспомнил Страхов и схватился за телефон.

— У нас не с выборами беда, — продолжил Никита Петрович, расправившись с кренделем, — а с людьми, корыстными и властолюбивыми. Нравственности маловато, взаимоуважения тоже нет, а про взаимопонимание я вообще молчу. Что же касается формы правления, так это не важно, монарх он или президент — важно, чтобы не подчинялся своим порокам.

— Страшно то, что вот эти митинги не имеют ничего общего с формированием гражданского общества, — подхватил Федор Иннокентьевич, — Это прославление жертвенного состояния в агрессивной форме. Ответственность на себя всё ещё никто не берет, а только ждёт, что придет новый президент и исправит всё, что натворил предыдущий.

— На этом вся Европа жила четыре столетия, — сказал Страхов, набирая сообщение Наташе, — Не понравился управленец — на вилы, а на трон другого.

— На вилы не обязательно, — поправил Никита Петрович, — пока они вилы не предлагают.