– Цинтия? Это не ваша жена?

– Нет. Цинтия – протеже моей матери, дочь ее старойшкольной соученицы, которая вышла замуж за подлого солиситора. Он оказалсянеудачником, женщина вскоре умерла, и девочка осталась сиротой без всякихсредств. Моя мать пришла ей на помощь – Цинтия живет с нами вот уже около двухлет. Она работает в госпитале Красного Креста в Тэдминстере, в семи миляхотсюда.

Продолжая говорить, он подъехал к фасаду красивого старогодома. Леди в добротной твидовой юбке, склонившаяся над цветочной клумбой,выпрямилась при нашем появлении.

– Привет, Эви! – крикнул Джон. – А вот и нашраненый герой! Мистер Гастингс – мисс Ховард!

Мисс Ховард пожала мне руку сердечной, почти болезненнойхваткой. Мое первое впечатление – невероятно синие глаза на загорелом лице. Этобыла женщина лет сорока, с приятной внешностью и глубоким, почти мужским,громким голосом. Высокая, плотного сложения, и такие же под стать фигурекрепкие ноги в добротных, толстых башмаках. Ее речь, как я вскоре убедился,напоминала телефонный стиль.

– Сорняки лезут так быстро. Мне за ними никак непоспеть. Я и вас пристрою. Берегитесь!

– Рад быть хоть чем-нибудь полезен! – отозвался я.

– Не говорите так. Никогда не поверю.

– Вы циник, Эви, – смеясь, произнес Джон. –Где у нас сегодня чай – в доме или на лужайке?

– На лужайке. День слишком хорош, чтобы сидетьвзаперти.

– Тогда пошли. Сегодня вы уже свое отработали. Пойдемтеподкрепимся чаем.

– Ну что ж. – Мисс Ховард стянула садовыеперчатки. – Пожалуй, я с вами согласна. – И она повела нас вокругдома, к тому месту, где в тени платана был накрыт стол.

С плетеного стула поднялась женщина и сделала несколькошагов нам навстречу.

– Моя жена – Гастингс, – представил нас Джон.

Никогда не забуду моего первого впечатления от встречи сМэри Кавендиш. Ее высокая, стройная фигура четко выделялась на фоне яркогосолнечного света. В чудесных желтовато-карих глазах, каких я не встречал ни уодной женщины, будто сверкали искры тлеющего огня. От нее исходила силаглубокого покоя, и в то же время в этом изящном теле чувствовался неукротимыйдух. Эта картина до сих пор ярка в моей памяти.

Мэри Кавендиш встретила меня несколькими приветливымисловами, произнесенными низким чистым голосом, и я опустился на плетеный стул,испытывая удовольствие от того, что принял приглашение Джона. Миссис Кавендишугостила меня чаем. Несколько произнесенных ею фраз усилили мое первоевпечатление от этой на редкость обворожительной женщины. Внимательный слушательвсегда стимулирует признательного рассказчика. Я стал в юмористическом тонеописывать отдельные эпизоды моего пребывания в санатории и льщу себя надеждой,что изрядно позабавил свою хозяйку. Джон хоть и славный парень, ноблистательным собеседником его вряд ли назовешь.

В этот момент из дома через открытое французское окно донессяхорошо запомнившийся мне с детства голос:

– В таком случае, Алфред, вы напишете принцессе послечая, а леди Тэдминстер я завтра напишу сама. Или, может быть, нам стоитподождать известия от принцессы? В случае отказа леди Тэдминстер может открытьбазар в первый день, а миссис Кросби – во второй. Да… потом еще герцогиня сошкольным праздником.

Послышалось неразборчивое бормотание мужчины, а затем вответ донесся повышенный голос миссис Инглторп:

– Да, конечно! После чая будет вполне хорошо. Вы так предусмотрительны,дорогой Алфред!

Французское окно распахнулось немного шире, и на лужайкепоявилась красивая седоволосая пожилая леди с властным лицом. За ней шелмужчина, в манерах которого чувствовалась почтительность.

Миссис Инглторп тепло меня встретила:

– Как замечательно, мистер Гастингс, снова видеть васчерез столько лет! Алфред, дорогой! Это мистер Гастингс. Мистер Гастингс, этомой муж.

Я с нескрываемым любопытством смотрел на «дорогого Алфреда».Он, безусловно, производил впечатление чего-то инородного. Меня не удивилоотношение Джона к его бороде. Это была самая длинная и самая черная борода,какую мне когда-либо доводилось видеть. Инглторп носил пенсне в золотой оправе,и у него было на редкость неподвижное лицо. Меня поразила мысль, что этот человеквполне естественно выглядел бы на сцене, но в реальной жизни он казалсяудивительно не на месте, звучал фальшивой нотой.

– Очень приятно, мистер Гастингс, – проговорил онглубоким, вкрадчивым голосом и подал руку, почти ничем не отличавшуюся от деревяшки.Затем повернулся к жене: – Эмили, дорогая, мне кажется, эта подушка нескольковлажновата.

Миссис Инглторп лучезарно улыбнулась, и Алфред, демонстрируянежную заботу, заменил подушку. Странное увлечение такой разумной во всемженщины!

С появлением мистера Инглторпа за столом воцарилась какая-тонапряженность и завуалированное чувство недоброжелательности. Только миссХовард не старалась скрыть своих чувств. Между тем миссис Инглторп, казалось,не замечала ничего необычного. Ее говорливость ничуть не изменилась запрошедшие годы, речь лилась непрерываемым потоком, преимущественно опредстоящем в скором времени благотворительном базаре, который она самаорганизовала. Иногда миссис Инглторп обращалась к мужу, уточняя даты и время.Заботливая, внимательная манера Алфреда не менялась. Я сразу почувствовал кнему сильную антипатию. Вообще, я склонен считать, что мое первое впечатлениеобычно правильно и довольно проницательно.

Миссис Инглторп дала некоторые указания Эвлин Ховард. Междутем мистер Инглторп обратился ко мне своим почтительным тоном:

– Служба в армии – ваша постоянная профессия, мистерГастингс?

– Нет. До войны я служил в «Ллойде».[3]

– И вернетесь туда, когда все кончится?

– Возможно. Или начну что-нибудь совершенно новое.

Мэри Кавендиш повернулась ко мне:

– Что бы вы в самом деле выбрали в качестве профессии,если бы это зависело только от вашего желания?

– Ну-у! Это зависит…

– Нет ли у вас какого-нибудь увлечения? –продолжала она. – Вас что-нибудь привлекает? Ведь хобби есть у всех…Правда, иногда довольно нелепое.

– Вы будете надо мной смеяться.

Она улыбнулась:

– Возможно.

– Видите ли, у меня всегда было тайное желание статьдетективом.