Женщины плакали уже тихо, страшась рассердитьмогущественного обрина. С телеги крикнули, голоса были нетерпеливые. Женщиныухватились за оглобли. Пока обрин взбирался на телегу, они поменялись местами:с одной стороны трое совсем молоденьких девушек, а за другую оглоблю ухватилисьдве женщины покрепче.

Олегу стало жарко, словно шел через пустыню. Он началотступать в глубь пещеры, но хищные глаза обрина уже узрели пещерника. Онстиснул в кулак кнут, крикнул:

— Эй, раб! Подойди.

Олег послушно вышел, пригибаясь, остановился перед телегой.Голову он держал покорно склоненной, смотрел себе под ноги. Кнутовище больноударило снизу в подбородок, он поспешно вскинул голову. Обрин скривил толстыегубы в неприятной усмешке:

— Эй, раб! Хоть ты и пещерник, но своих женщин жалко?

Олег с усилием разлепил губы, ответил хрипло, с удивлениемприслушиваясь к своему голосу:

— Жаль...

На телеге захохотали. Молодой обрин швырнул обглоданнойкостью, а возница сказал насмешливо:

— Я могу их отпустить. Но повезешь тогда ты.

Олег стоял неподвижно, пытаясь проникнуть в смысл простыхстрашных слов. На телеге довольно ржали трое хищных зверей, а в телегу быливпряжены пятеро кротких тварей, и если он, который вот-вот постигнет Истину,заменит их, то их отпустят по своим норам. Они простые звери, искры Рода в нихедва тлеют, а он близок к богам, однако тоже совсем недавно был простым зверем,очень простым зверем...

Он тяжело качнулся, подошел к женщинам. Те испуганнопопятились. Олег взялся за оглобли. Говорить не решился, он даже забыл, когдапоследний раз произносил связные речи. Для тягостных размышлений и беседы сбогами слов не требовалось.

Обрин довольно оскалил крупные, как у коня, зубы:

— Хорошо... Даже зверь защищает своих детей и женщин.Но учти, раб! Я люблю ездить быстро.

Женщины, глядя на пещерника расширенными глазами,шарахнулись от телеги, как стая вспугнутых птиц. Олег взял оглобли под руки.Дерево было еще теплое, отполированное женскими руками, трещины темнеликоричневыми сгустками крови — сколько женщин разодрали ладошки в кровь?

Обрин что-то крикнул, на Олега обрушился удар бича:

— Оглох?.. Трогай, раб!

Сцепив зубы, Олег потянул нагруженную телегу. Обринпокрикивал, щелкал бичом над головой, но не бил: Олег места знал, напрямикчерез кусты не ломился, телегу не трясло. Олег мотал головой, оберегая глаза отмелькающих веток.

— Быстрее! — крикнул обрин.

Олег прибавил шаг. Рассохшаяся телега скрипела, колесашатались, спицы потрескивали. Он бежал, высматривая сухую дорогу, свободную отвалежин, пеньков. Под ногами сочно трещали стебли папоротника, подошвыскользили на грибах.

— Еще быстрее!

Деревья замелькали чаще, он едва успевал высматривать чистыйпуть, ибо дороги в этой части леса нет. Потому и поселился здесь — звериныетропки, странные дорожки, если кто и пользовался ими кроме зверей, то разве чтолешие, исчезники, чугайстыри.

Один обрин вдруг заорал пьяным голосом:

— Раб, гони на холм!

Плечи ожгло плетью. Он задыхался, жадно хватал ртом воздух.Перед ним протянулась поляна, заросшая сочной травой, слева — молодой ельник, авдоль него шла звериная тропка на холм. Его называли еще Лысой горой — деревьясрубили сотни лет назад, свели кусты, а на вершине поставили деревянное капищеи трехсаженного Сварога из старого темного дуба. После прихода обров там теперьпепелище и кости волхвов...

Он чуть пришел в себя, пока тащил через ровную, как стол,поляну. Перед холмом разогнался — земля сухая, каменистая, с разбега потащилтелегу. Дорога поднималась покато, но вскоре тяжесть начала тянуть назад.

— Гони! — визжал обрин.

Оглобли выскальзывали, мокрые от пота, в глазах темнело отприлива крови, в ушах стучали молотки. Олег потащился шагом, хрипя и налегая наоглобли из последних сил. Оглобли дергали из стороны в сторону, подбрасывали.

Сзади свистели, визжали. Плечи ожгло. Обрины спорили, вырывалибич у возницы — но не из жалости к человеку-лошади — каждый хотел бить, видетьклочья человеческой кожи, вспухающее мясо, брызги крови.

Задыхаясь, он дергал телегу, упирался изо всех сил,наклонился так, что почти скользил лицом по земле. В груди хрипело, воздухврывался в горло с жестяным свистом, перед глазами плыло. Плечи чувствовалиобжигающие удары, но помнил только одно: не упасть. На вершине холма будетотдых.

Лохмотья уже второй за день рубахи свалились. Солнце жглобольно, громадные оводы жадно облепили плечи и спину — там текла сукровица,вспухли толстые рубцы. Обрин вдруг захохотал, с азартом принялся стегать бичом:

— За скотом надо присматривать!.. Его загрызут мухи,если не заступиться! — И от хохота едва не выпал из телеги.

Под ногами Олега осыпались камешки. Запах гари доносилсятакой, словно капище сожгли вчера, а не месяц тому назад. Обрин с наслаждениемвытянул его во всю длину бича, прибив пару оводов. Олега перекосило от боли,однако телега уже вытащилась на вершину Лысой горы. Обрин рявкнул, велелостановиться. Олег рухнул без сил. Обры слезли с телеги, заговорили — свершинки видно пять весей дулебов, петлю реки, две старицы и крупное городище,где раньше жил вождь дулебов с его малой дружиной.

Олег задыхался, воздуха не хватало. В горле сипело, передглазами стоял красный туман. Обры что-то говорили между собой. Он слышал толькогортанные звуки, грубый жестокий смех — странный народ, пришел неизвестнооткуда, с неслыханной жестокостью покорил дулебов — мирное, кроткое племяславян. Истребили старейшин, волхвов, надругались над женщинами. Не было уобров большей потехи, чем запрячь в телегу молодых женщин и поехать к друзьямна пир. Женщин ставили в конюшни к лошадям, только обращались намного хуже, чемсо скотом. Издевались так гадко, что даже Олег однажды смутно удивился: что занарод славяне? Почему терпят?

Дружный хохот заставил повернуть голову. Среди обгорелыхбревен, раскиданных головешек взвилась черная пыль: поднялся упавший пьяныйобрин — в пятнах копоти, злой. Трое хохотали, хлопали друг друга по плечам.Четвертый, не отряхиваясь, подошел к Олегу, дал сильного пинка:

— Поехали в село, раб!

Его друзья с готовностью забрались в телегу. Олег поспешноухватился за оглобли. Ноги еще дрожали от усталости, а когда взглянул вниз, сердцепохолодело. Заставят бежать вскачь, а телега тяжелая. Понесет — костей несоберут, ежели с разбега да на дерево.

Он почти не помнил, как и куда спускал телегу. Смутноудивился, когда на плечи обрушился жгучий удар, а страшный голос проревел:

— Стой, раб! Приехали.

Он без сил повалился в дорожную пыль. Мучительно нылоисполосованное тело, кровоточащие ссадины запорошило серой пылью, оводы ислепни взвились со злым жужжанием и тут же упали обратно, спеша захватить местана ранах. Краем глаза видел в двух шагах бревенчатую стену, но не было силповернуть голову.