quasi-заговорщи- ков и, в противовес полицейским сведениям о разграблении квартиры Чистякова, ука­зывают, с моего согласия, на то обстоятельство, что студенты у меня в квартире вели себя вполне корректно. Хорош тоже и Чистяков, заявивший, что после студентов у не­го пропала шуба, шитые серебром туфли и много белья, и получивший от университе­та в возмещение убытков и проторей семьдесят пять рублей. Когда студенты послали к нему делегатов, чтобы он подтвердил им факт разграбления квартиры студентами, сей франт все это свалил на полицию. Не думаю, чтобы ему все это даром прошло! Этак и я мог бы просить от университета пособия за то, что я уступил, конечно, даром студен­там все съестное, весь обед и т. п. Нет спора, что Чистяков поступил гнусно, и теперь, понятное дело, он не знает, как вывернуться: полиции говорит одно, студентам — дру­гое! Курьезнее всего то, что оставшиеся на сходке студенты решили ночевать в актовом зале и ждать наутро с фабрик рабочих, которые, по их соображениям, должны были бы освободить студентов и во главе с ними двинуться с манифестациями по улицам. Но на­деждам студентов не дали осуществиться — ночью, в три часа, казаки с берданками и нагайками взломали двери, вошли в помещение, занимаемое студентами, и без всякого сопротивления их всех забрали. Никого не били, кроме лишь одного студента, кото­рый, пока их вели в манеж, зычно пел „дубинушку", „марсельезу", — его, правда, избили в кровь! Многое можно было бы еще написать, но... Эти знаки вам известны?»

К сожалению, в письме Алтухова, не только сочувствовавшего, ной помогавшего осажденным студентам, не были изложены требования, во имя которых собирались де­монстрировать рука об руку с рабочими собравшиеся в актовом зале на сходку студен­ты. Эти требования были выражены в принятой на сходке резолюции: «Считая ненор­мальность существующего академического строя лишь отголоском общего русского бес­правия, мы откладываем навсегда иллюзию академической борьбы и выставляем зна­мя общеполитических требований, глубоко убежденные, что для правильного хода об­щественной жизни необходимо пересоздание всего социального и политического строя на началах признания за личностью публичных прав. Мы уверены, что без этого рус­ская жизнь не двинется ни на шаг вперед, что лучшие будут периодически вырывать­ся из среды общества, что позорное топтание на одном месте не прекратится. Мы тре­буем: 1) неприкосновенности личности, 2) свободы печати, 3) свободы совести, 4) сво­боды собраний и организаций, 5) непосредственной ответственности административных лиц, 6) общедоступности образования, 7) допущения женщин в университет, 8) урав­нения прав национальностей. Вместе с рабочими мы требуем: 9) восьмичасового рабо­чего дня и 10) права стачек.

Не признавая настоящее правительство способным к реорганизации общественно­го строя на этих началах, мы обращаемся ко всей мыслящей России, считающей себя политически зрелой, с указанием о своевременности созвания Учредительного собра­ния. Общеполитическая программа заставляет нас вынести наш протест на улицу, где мы вместе с кадрами рабочих обществ готовы силой поддерживать наши требования» («Красный архив», 1938, № 4-5, стр. 279).

Остается гадательным, узнал ли Чехов о содержании этих требований,— во вся­ком случае они могли дойти до него либо через Горького, либо через студентов, с кото­рыми общался Чехов в Ялте и среди которых было немало причастных к «беспорядкам» и исключенных из университетов за это. И уже твердо можно сказать, что о судьбе аре­стованных студентов — содержание их в Бутырках, объявленная ими голодовка, по­следующий приговор (ссылка в Восточную Сибирь — для одних, тюрьма, с отправкой на крайний Север, в Архангельск,— для других)—обо всем этом он был достаточно осведомлен, причем на этот раз информация исходила из самих студенческих кругов или от лиц, к ним очень близких 17.

Почти одновременно с цитированным только что письмом Алтухова Чехов полу­чил из Москвы письмо от студента четвертого курса естественного отделения физико- математического факультета Петра Андреевича Базилевича, который обратился к пи­сателю от имени группы студентов, озабоченных оказанием помощи товарищам, от­правляемым в ссылку и тюрьму. Вот текст этого примечательного письма:

«Москва, 5 марта 1902. Многоуважаемый Антон Павлович! Вам, вероятно, известно, что почти уже месяц в Московской Бутырской тюрьме сидят около восьмисот человек студентов и курсисток высших учебных заведений г. Москвы, до четырехсот человек сидит при частях и других тюрьмах нашей столицы. Четыреста два человека уже офи­циально исключены из университета без права поступления в высшие учебные заведе­ния, а также с воспрещением педагогической деятельности. Но этого мало! Очень п очень многим из исключенных предстоит ссылка в более или менее отдаленные места Азиатской или Европейской России. Официально это еще не известно, но в этом никто не сомневается.

Терпят сильный недостаток в деньгах уже теперь в тюрьме (говорят, у курсисток от дурной пищи появилась цинга), можете себе представить, в каком положении очу­тится большая часть арестованных, если их вышлют.

Нам, оставшимся на работе товарищам, удалось собрать небольшие средства для временной помощи пострадавшим, теперь же, ввиду возможной скорой высылки, хо­телось бы дать беднейшей части арестованных хоть понемногу денег на первое время ссылки. Однако собранных сумм не хватает даже для помощи теперь, а о дальнейшей нельзя даже и думать. По возникшей среди нас мысли, мы решили обратиться к неко­торым артистам и писателям, не найдут ли и они, с своей стороны, возможным помочь пострадавшим теми или иными находящимися в их распоряжении способами. Осмели­ваюсь обратиться с таковой же просьбой и к вам, многоуважаемый Антон Павлович.

Предлагая вам мысль, мы будем одинаково благодарны, если вы захотите помочь и через другое лицо, более вам известное, чем пищущий эти строки. Студент Московско­го университета П. Базилевич. Адрес: Патриаршие пруды, дом Дедушкина, кв. 17, Петру Андреевичу Базилевичу, г. Москва».

Чехов не замедлил откликнуться на просьбу студентов. Его ответ Базилевичу не дошел до нас, но самый факт ответа и оказанной им помощи ссылаемым студентам под­тверждается вторым письмом Базилевича: «Москва, 21 марта 1902. Многоуважаемый Антон Павлович! Спешу вамвыразить благодарность за ваш ответ на мое письмо и прось­бу. Вчера я все получил, еще раз благодарю. Вчера же все передано по назначению, так как последняя партия в тридцать два человека отправлена в Иркутск сегодня рано утром. Искренне уважающий вас П. Базилевич».

Можно не сомневаться, что эта денежная помощь, оказанная Чеховым, была для него самого не простым актом благотворительности, а выражением глубокого сочувст­вия лучшей части русской демократической молодежи, выступившей на борьбу за сво­боду и ставшей жертвой самодержавного деспотизма. И студенты оценили и надолго запомнили благородный поступок писателя. Об этом, в частности, свидетельствует бо­лее позднее письмо московского студента Ярослава Владимировича Сорнева, который обратился к Чехову 26 февраля