Не случайно именно Чернов предложил в Божи направить в Россию группу партийных кадров ПСР, на что Бунаков, правда, моментально возразил, сказав, что ее тут же объявят там «антирусской», а полиция их всех просто переловит. Да и какой смысл говорить в самом начале войны о социализме и социалистах, добавил он, и какое значение имеет сейчас в России даже простая экономическая классовая борьба? В итоге на совещании в Божи эсерам не удалось выработать единого взгляда на начавшуюся войну. Аналогичная ситуация возникла позже, в феврале 1915 г. уже на Международной конференции социалистов стран Антанты в Лондоне, где Чернов и Натансон заявили, что эсеры-интернационалисты выступают в России за мир и «трудовая Россия воспользуется первым благоприятным моментом, чтобы освободиться от позорящего ее режима и тем устранит нависшую над прогрессом Европы новую угрозу — царский милитаризм». В итоге они воздержались при голосовании официальной резолюции конференции, выдержанной в духе проантантовского социал-патриотизма. А два других участника Лондонской конференции от России Аргунов и И.А. Рубанович, наоборот, высказались за отказ от любых действий, которые могли бы «повредить защите России и общему делу ее союзников».

В самой России «оборонцы» преобладали в 1914 г. в Москве, Кронштадте, Полтаве, Могилеве, Поволжье, Уфе, Екатеринбурге, Красноярске. При этом они ссылались на то, что партии нужно беречь силы до окончания войны, которая, по их мнению, носит освободительный характер, идет за веру и против национального угнетения. Однако несколько организаций (Киев, Чернигов, Ростов-на-Дону, Воронеж, Харьков, Пенза) выступали уже в 1914 — начале 1915 гг. с интернационалистских позиций и выпускали антивоенные листовки. При этом эсеры-интернационалисты прямо опирались в ряде случаев на рабочих, а по количеству выпущенных антивоенных листовок стояли на втором месте после большевиков. В Заграничной же делегации ЦК эсеров силы «оборонцев» и интернационалистов оказались равными, что полностью парализовало работу этого единственного на момент начала войны общепартийного органа ПС Р.

Очень характерны для правого крыла эсеровской партии в начале войны были взгляды известного эсера-террориста Б.В. Савинкова. Выходец из дворянской семьи, получивший высшее образование в России и за границей, он от увлечения марксизмом пришел сначала к эсеровскому терроризму, а после «азефовщины» занялся литературным трудом и даже написал несколько ставших модными романов. В конце 1914 г. Савинков публично объявил в парижской черновской газете «Мысль»[144], что «после войны настанет время социальной и революционной борьбы. Во время войны мы не вправе бороться», вступив добровольцем во французскую армию.

В газете «Мысль» Чернов в конце 1914 г. выступил с целой серией антивоенных тезисов: «Война и капитализм», «Социалистическая оценка войны» и др., как бы вписав свои антивоенные взгляды в более общую теорию вступления мирового капитализма в свою империалистическую фазу. Тогда же совершилось, по его мнению, и массовое «националистическое грехопадение социализма», сопровождавшееся кризисом и деморализацией большинства членов II Интернационала. Их преодоление Чернов связывал с очищением господствующего в Интернационале марксистского, пролетарского учения о социализме от негативных влияний на него «односторонне-индустриалистской и национально-империалистической фазы капитализма» и возвращением к социализму интегральному (и рабочему, и крестьянскому), который разделяют как раз эсеры. Большевики и меньшевики подобные взгляды Чернова, естественно, не разделяли, что еще больше осложняло их взаимоотношения с эсерами.

На основе ряда статей Чернова в газете «Мысль» в 1915 г. в Женеве вышел из печати сборник его работ под названием «Война и “третья сила”», в котором, в частности, был и такой принципиально важный пассаж: «Что же делать русской трудовой демократии, что делать социалистическим партиям? Неужели трусливо упираться, неужели позволять безверию и панике овладеть собой до полного паралича воли? Нет, нет и тысячу раз нет! Но [нужно] броситься в поток событий с готовностью и решимостью настоящих революционеров и с твердою верою в то, что революционное потрясение такой огромной и великой страны, как Россия, не может остаться без отклика в потрясенной мировой катастрофой Европе, не может не оказать самого могучего заразительного действия на трудовые массы всех стран. Если даже в относительно спокойное первое десятилетие нового (XX. — С. Т.) века русский революционный взрыв 1905 г. повсюду вызвал известный подъем политического брожения масс, то насколько же подготовленнее этот сочувственный резонанс теперь, когда под ногами правящих классов уже колеблется почва, минированная хозяйственной разрухой и взбудораженная экспериментами “военного социализма”? И как же не пойти этим единственным достойным путем, когда, кроме него, есть еще только один путь — пассивного подчинения стихии, паралича собственной деятельной воли и фактического отказа от своей духовной сущности, от своей социально-революционной миссии?» При этом Чернов подчеркивал, что эпоха относительно мирной и спокойной эволюции Европы осталась позади и на повестке дня стоит превращение кризиса военного в революционный. Он будет событием международного масштаба, причем обязательно встанет вопрос: кто же начнет европейскую революцию, кто даст этому процессу первый толчок? И почем знать, спрашивал Чернов, быть может, это будет Россия?

Однако судьбы организаций ПСР в самой России оказались в 1915 г. связаны не столько со взглядами и реальной политической деятельностью Чернова или, наоборот, его оппонентов-«оборонцев», находившихся за рубежом, сколько с такой оригинальной, очень энергичной и крайне амбициозной фигурой, как депутат IV Государственной думы и лидер ее крестьянской Трудовой группы молодой адвокат А.Ф. Керенский. В 1905–1906 гг. он был непосредственно связан с эсерами и даже отсидел за эту связь несколько месяцев в тюрьме, но на нисходящей стадии Первой российской революции отошел от ПСР, хотя сохранял возникшую у него симпатию к ней. С весны-лета 1915 г., оставаясь «оборонцем», Керенский значительно полевел и стал одним из представителей «революционного оборончества», соединяя призыв к защите России от врага с идеей демократической революции. Керенский восстановил свои прежне нелегальные связи с эсерами, обнаружив одновременно честолюбивые претензии на руководство неонародническим лагерем в масштабах всей страны. При этом своими контактами с эсерами и народными социалистами (энесами) он как бы пытался возместить отсутствие у них, и особенно у ПСР, самостоятельного представительства в Государственной думе, что, наверное, действительно было тогда уже ошибкой. Ведь там голос многомиллионного российского крестьянства должен был бы звучать во время войны обязательно и притом достаточно громко, что как раз хорошо умел делать Керенский.

16–17 июля 1915 г., в преддверии открытия в Петрограде после полугодового перерыва очередной сессии IV Государственной думы, в столичной квартире Керенского собрались около 30 делегатов из Петрограда, Москвы, Самары, Саратова, Вологды, Вятки, Нижнего Новгорода, Екатеринбурга, Томска и Красноярска. Их целью, по замыслу хозяина, было подтолкнуть эсеров, энесов и трудовиков, которых они представляли на совещании, к активизации своей политической деятельности и борьбе с царским правительством. Здесь были и «оборонцы», и «пораженцы», причем Керенский предварительно объезжал, пользуясь своей депутатской неприкосновенностью, различные провинциальные города страны и сам сделал на начавшейся конференции два политических доклада. Он убедил слушателей в том, что Россия остро нуждается в мире, но до окончания войны ее нужно тем не менее защищать на фронтах от врага. Поскольку же царизм уже доказал свою полную политическую и военную недееспособность, для революционных партий наступил наконец момент, когда они должны начать решительную борьбу за власть. Ее главным лозунгом должен был стать, по Керенскому, созыв Учредительного собрания и предоставление всем россиянам политической свободы.