писать не умею. Очень большой упадок сил, до полуобморока. Не выхожу, чтобы не упасть на улице. Меня завозили по докторам. 8-го снимали radio и просвечивали. 14-го (Покров Пр. Богородицы) доктор должен решить, что со мной делать. Рентгенолог выразил надежду, что Antoine назначит лечение, а не операцию. У меня «старая язва» и незначительное сужение от нее. Вся пища проходит совершенно свободно. Теперь мне лучше, боли реже, тошнотность тоже очень редко, рвот нет. — 4-го — Рождество — я был почти прежний, надел твою фуфайку и обцеловал ее. День ангела был для меня черный, — отчаяние. Теперь — светлее. Елизавета Семеновна полна заботы, много сделала для меня. И Юля. И — все. Целую тебя, родная детка, благодарю за красивую бегонию, за чудесные твои письма. Они мне — единственный свет. Напишу _в_с_е, после 14-го. Будь покойна, м. б. все со мной обойдется и я буду светлым. Так хочу писать! Написал 1-ую статью, для газеты. Будут (должно быть) еще несколько. Как я устал! Сколько ночей без сна!

Целую твои глазки, детка. Твой Ваня

[На полях: ] Отвечу на все.

Нет висмута, а он нужен.

Очень исхудал!

Аппетит есть, м. б. перестану терять вес.

Если найдешь, пришли висмута.

25. IX — вес был 44,400 kg. Теперь — не знаю.

Не могу лечиться, нет висмута.

213

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

10. Х.42 3 ч. дня

Дорогая моя Олюночка, заждалась письма… чувствую… — прости, родная. Еще 7-го написал тебе, но, задержав на день, увидал, — дочего же «отходное» письмо, оно отравило бы твою душу, лишило бы покоя. Было написано в состоянии подавленности, которое может быть объяснено лишь крайней степенью нервной слабости, раздавленности, — будто уже _з_а_с_ы_п_а_н. И не послал. И рад, что не послал.

Мне надо укрепить расшатанные нервы, всякие… — только тогда я верну себя себе и другим — для работы. Я — как бы в вечном «упокой», но это мало оправдано сущностью, — ну да, я болен, давно болен, но _т_а_к_ же я был болен — и еще острее — и раньше, давно, и в 28 и в 34-м, и в 37–38 гг. И стоит мне — _у_й_т_и_ от _с_е_б_я_ — я — другой, сразу. Но к делу, к _ж_и_з_н_и, голубка моя. — Я получил твои праздничные письма, нежные, золотые письма. Но по порядку. — 4-го я был радостен, почти здоров. Надел твою фуфайку, обцеловал ее. Гости говорили — «какой вы красивый…» —!? — Это я-то!.. А я был весь только с тобой, ты у меня была. И это — давало силу. О розах писал… — чудо-розы! В четверг — радиоскопия и графия. Доктор-спец, — чудесный кабинет! — был, прямо, нежен со мной, до чуткости тончайшей. Оказывается, — мой читатель! — да, француз читал «Гарсон!»…536 — «Человека из ресторана». И назвал правильно мою фамилию, по транскрипции литературной на — ов. Другой доктор-терпевт, Антуан читает «Солей де мор»537 — ему караимочка дала, и он выпросил — на-совсем, чтобы послать своим сыновьям-юношам, дабы знали, что такое «страдание»! Новых два читателя-друга. Меня рентгенолог исследовал очень тщательно и стоя, и лежа, и нажимая, и… — все. И была тут же караимочка, которая повезла меня на «силь-ву-плэ» — впервые в жизни — на человеке! Она видела «старую язву» — пятнышко. Доктор нашел «маленькое сужение» и выразил уверенность, что Антуан назначит лечение язвы, м. б. пробное, на 3 мес. Думает, что операция не потребуется. Решаться будет в среду, 14. Мне необходимо — знаю! — лечение неврастении, полной нервной разбитости. Надо укрепиться, нужно какое-то впрыскивание, — мне помогало «сэрум антиневростэник» — мышьяк, стрихнин и еще что-то. В этом году не делал — вот и пошло. Боли бывают, но 8 и 9 не было ни днем, ни ночью. Эту ночь было — часа два, покрыл их глинкой. Но вот беда: нет висмута, обыскались все. Твое «Бисма-Рекс» очень пригодилось, но на днях принял последнюю ложечку. Если найдешь что у себя — пошли как-нибудь. Но лишь бы мне «светлое настроение», и я — увидишь — залечу язву за две недели!

Вчера — день горький538, хотел в церковь, панихиду и молебен, и не мог: ужасная нервная слабость повалила, я почти весь день лежал. Твой светлый поцелуй — очень красивую бегонию принесли мне на День ангела. Я ее целую, родная детка. Я б[ольшей] ч[астью] лежу, и мне трудно писать лежа, не умею. Много дум, много наплывает тем… — ско-лько бы я мог дать еще! Чтобы не забыть: отель, где топят, и очень тихий и комфортабельный — на рю Моруа, в том конце ее, что выходит на авеню Версай, называется Ройяль-Версай. Там живут военные, и потому топка зимой и осенью. И цены сходные, только надо бы заказать комнату заранее, а то все нарасхват, — парижане греются. — Олюша — горе мое, нельзя найти висмута, а это меня только и спасало. Не могу, устал… — а надо идти на почту, старушка ушла, а идти мне трудно, я так ослабел. Подумай, — 25 сент. вес мой 44 и 400 гр.! Теперь не знаю, аппетит есть, м. б. я перестал терять. Ну, 14-го решится вопрос, что со мной делать. М. б. и не будут — пока — оперировать..? Страшный упадок сил, — 27 сент. в церкви я чуть не упал, едва дотащился. Сейчас мне лучше, я много ем. Я, кажется, оголодал… и отсюда все. Ну, и много было переживаний, очень тяжелых. Да, я оголодал, я жил на нервах, а питание забывалось.

Целую тебя, моя родная девочка… Я написал статью — «ответ на 2 письма»… — не люблю я писать статьи, а _н_а_д_о. Но надо еще 4–6 м. б. статей.

Крещу тебя, родная, помолись обо мне. Спасибо, добрые люди заботятся, особенно Елизавета Семеновна — вся заботливость. Олюша, я был бы счастлив безмерно, если бы увидал тебя, если бы приехала… — верь мне, я не «боюсь» твоего приезда! Я боюсь _з_а_ тебя, за возврат твоей болезни… — я страшусь, что, больной сам, я не буду в силах отдать тебе все силы, все заботы… — вот чего страшусь! Как же ты не хочешь мне поверить?!! Мне это больно. Какие чудесные письма твои! Как я _в_и_д_е_л_ тебя в плодовом саду!! _к_а_к_ ты дала все, все! Оля, пиши, родная, работай… — Бог даст, мы пойдем рука-об-руку… — мы будем вместе, дружки, с_л_у_ж_и_т_ь_ Господу! Я хочу верить… — только бы вернуть силы. Сколько мыслей, картин!! Мысли томят и не дают спать.

О, как нежно льну к тебе, как целую