Здоровье и характер князя Николая АндреичаБолконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Онсделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинногогнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательноизыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее.У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка ирелигия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы низаговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство ипорчу детей. — «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой,как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или,обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ейнравятся наши попы и образа, и шутил…

Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью,но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он бытьвиноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё-таки знала это, любилее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда недумала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечествасосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе — в законе любви исамоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество,когда сам он — Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливостидругих людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.

Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, былвесел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Онапредчувствовала, что с ним что-то случилось, но он не сказал ничего княжнеМарье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем-то сотцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны другдругом.

Вскоре после отъезда князя Андрея, княжнаМарья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которуюкняжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, икоторая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого вТурции.

«Горести, видно, общий удел наш, милый инежный друг Julieie».