Отец с наружным спокойствием, но внутреннейзлобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто-нибудь хотелизменять жизнь, вносить в нее что-нибудь новое, когда жизнь для него ужекончалась. — «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, чтохотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию,которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всёдело.

Во-первых, женитьба была не блестящая вотношении родства, богатства и знатности. Во-вторых, князь Андрей был не первоймолодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была оченьмолода. В-третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В-четвертых,наконец, — сказал отец, насмешливо глядя на сына, — я тебя прошу, отложи делона год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князяНиколая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогдаженись.

— И это последнее мое слово, знай, последнее…— кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит егоизменить свое решение.

Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся,что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что онсам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделатьпредложение и отложить свадьбу на год.

Через три недели после своего последнеговечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения сматерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, натретий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того,что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.

Так прошли три недели. Наташа никуда не хотелавыезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно отвсех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела ираздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют оней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало еенесчастие.

Однажды она пришла к графине, хотела что-тосказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, которыйсам не знает, за что он наказан.

Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа,вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:

— Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочудумать! Так, поездил и перестал, и перестал…

Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, нооправилась и спокойно продолжала: — И совсем я не хочу выходить замуж. И я егобоюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…

На другой день после этого разговора Наташанадела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую импо утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которогоона отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особеннолюбила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения).Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила однумузыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той(как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясьнаполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что обэтом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходитьпо зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагупереступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так жерадостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топотукаблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. —«Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. — «Ну, ихорошо. И никого мне не нужно».

Лакей хотел войти, чтобы убрать что-то в зале,но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку.Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе ивосхищения перед собою. — «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять просебя словами какого-то третьего, собирательного, мужского лица. — «Хороша,голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколькобы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас жепочувствовала это.

В передней отворилась дверь подъезда, кто-тоспросил: дома ли? и послышались чьи-то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, ноона не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицоее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук егоголоса из затворенных дверей.

Наташа, бледная и испуганная, вбежала вгостиную.

— Мама, Болконский приехал! — сказала она. —Мама, это ужасно, это несносно! — Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…

Еще графиня не успела ответить ей, как князьАндрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидалНаташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подледивана.

— Давно уже мы не имели удовольствия… — началабыло графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидноторопясь сказать то, что ему было нужно.

— Я не был у вас всё это время, потому что былу отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночьютолько вернулся, — сказал он, взглянув на Наташу. — Мне нужно переговорить свами, графиня, — прибавил он после минутного молчания.

Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.

— Я к вашим услугам, — проговорила она.

Наташа знала, что ей надо уйти, но она немогла этого сделать: что-то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытымиглазами смотрела на князя Андрея.

«Сейчас? Сию минуту!.. Нет, это не можетбыть!» думала она.

Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедилее в том, что она не ошиблась. — Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.

— Поди, Наташа, я позову тебя, — сказалаграфиня шопотом.

Наташа испуганными, умоляющими глазамивзглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.

— Я приехал, графиня, просить руки вашейдочери, — сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего несказала.

— Ваше предложение… — степенно начала графиня.— Он молчал, глядя ей в глаза. — Ваше предложение… (она сконфузилась) намприятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но отнее самой будет зависеть…

— Я скажу ей тогда, когда буду иметь вашесогласие… даете ли вы мне его? — сказал князь Андрей.