Неправда. Она была бледнее Смерти.

— И какая-то непостижимая душевная легкость владеет мною!.. Восхитительно! Мой дух пускается в пляс, ликует, смеется! Он словно бы празднует свою Великую Победу над немощной бренной оболочкой! Прошу вас, Джейн Люси, окажите милость, откройте окно. Дайте моему взбунтовавшемуся духу разгуляться вволю!

— Леди Кэтрин, — серьезно заметила я, — прошу прошения, но вам лучше подняться к себе в комнату и прилечь. Вы нездоровы.

— Ничего подобного! — был ответ. — Я совершенно здорова! Здорова и полна сил, как никогда прежде!

Миледи явно была не в себе. Вконец изможденный вид, призрачная бледность и крайнее истощение — результат упорного изнурительного голодания в продолжение последних дней — представляли весьма печальное зрелище. И все это усугублялось очевидным помутнением рассудка.

— А знаете, дорогая Джейн Люси, — произнесла леди Кэтрин загробным голосом, от которого кровь стыла в жилах, — я убеждена, что именно сегодня, в день святого Патрика, должно наконец свершиться то, чего мы так долго ждали.

Эта фраза (так же, впрочем, как и все предыдущие), несомненно, была исторгнута из уст миледи ее временным умственным помешательством. И тем не менее я насторожилась и спросила:

— Почему вы так полагаете?

— Я это чувствую, вот и все! — ответила леди Кэтрин, — Но довольно об этом! Очень скоро вы сами убедитесь в моей непреложной правоте!

Она величественно поднялась с кресла (подумать только! Природная грация непревзойденной светской львицы даже в таких условиях не изменила этой женщине) и покинула гостиную.

Весь день я пребывала в трепете и смятении. Наш краткий утренний разговор с леди Кэтрин не давал мне покоя. Передо мной то и дело возникало лицо миледи, каким оно было в те страшные минуты. Этот бросавший в дрожь тусклый потусторонний взор запавших светло-карих глаз. Эта таинственная эфемерная улыбка и призрачная бледность. И эти ее слова, звучавшие с какой-то особой непоколебимой убежденностью. И праздник святого Патрика. Слишком уж все это было странным!

Конечно, то, что произошло этим утром, можно было списать на временное умственное расстройство миледи. Но, трезво оценив ситуацию, я пришла к выводу, что дело было не только в этом. Не иначе, как непостижимые судьбоносные силы владели тогда сознанием этой добровольной затворницы суровых гавортских пустошей!

Днем леди Кэтрин почтила своим присутствием традиционный для обитателей пастората обед. Впервые за несколько дней упорной голодовки она притронулась к еде, не отказавшись ни от одного из предложенных блюд. Миледи была предельно вежлива со всеми участниками трапезы и казалась вполне довольной собой и всем, что ее окружает. Держалась она непринужденно, с большим достоинством. В глазах ее уже не было ни малейшего признака безумия — они казались на удивление ясными и осмысленными. Эта осмысленность налагала печать на весь облик и манеры почтенной леди Кэтрин.

В течение дня миледи принимала участие во всех бесхитростных мероприятиях, установленных непреложным порядком для жителей этого дома: в надлежащее время спускалась к чаю и к ужину и горячо молилась вместе с нами «на сон грядущий».

…Настала ночь. Ночь, принесшая с собой неожиданную бурю — последний и, вероятно, самый ощутимый отзвук уходящей зимы. Я испытывала неизъяснимый леденящий ужас, прислушиваясь к бурным порывам ветра и к свисту метели. «О, Боже! Сохрани нас всех! Помилуй! Спаси!» — беспорядочно шептали мои уста.

Бурная ночь. Праздник святого Патрика. Утренний разговор с леди Кэтрин. Все это мгновенно смешалось в моем воспаленном сознании в диком стремительном вихре.

Штурмующий восточный ветер все усиливался; его устрашающие заунывные стенания отзывались в моей голове невыносимой болью. Мне вдруг почудилось, что ветер этот гудит как-то по-особенному: в его отчаянных бурных завываниях ощущалось нечто потустороннее, нечто зловещее. «Тихо ты, тихо, Банши, не голоси ты под каждым окном»[111].

Мое окно!.. Оно резко распахнулось, и леденящий поток ветра и снега с пронзительным свистом ворвался в комнату. Я бросилась к окну. Но едва я протянула руку, чтобы затворить ставни, как тут же, в неимоверном ужасе отдернула ее, отпрянула назад и издала истошный возглас.

Мой неподвижный, исполненный панического страха взор был устремлен в одну точку — там, с наружной стороны окна, внезапно возникла миниатюрная прозрачная фигура. Ее едва уловимые для человеческих очей призрачные очертания росли и ширились с каждым мгновением, обретая формы и размеры полноценного мужского тела. Меня пробил холодный пот. Я быстро зажмурилась и для верности заслонила глаза руками, после чего, должно быть, потеряла сознание.

Сколько времени я провела без чувств, не имею понятия. Но, вероятно, мое забытье длилось недолго, ибо, когда я очнулась, в комнате все еще царил мрак. И было странное ощущение, будто кто-то отчаянно царапает по стеклу. Скорее всего, именно этот жуткий скрежет, бесцеремонно вторгшийся в мое сознание, и привел меня в чувства.

Совершенно обезумев от ужаса, я поднялась и снова подкралась к окну. Каких неимоверных усилий стоило мне преодолеть свой смертельный страх и вновь заставить себя взглянуть в ту сторону, где — могу поклясться — еще недавно я видела призрак мужчины! Я почему-то была убеждена, что он все еще там, за окном, и что это именно он остервенело скреб по оконному стеклу!

Но нет! Внимательно вглядевшись во мрак, я, к своему изумлению и неописуемому облегчению, обнаружила, что ставни окна закрыты (возможно, створки захлопнулись порывом ветра, пока я была без сознания), а напугавший меня странный скрежет исходил от раскачивающейся на ветру ветки дерева, концы которой упорно хлестали прямо по оконному стеклу.

«Должно быть, этот призрак мне померещился!» — подумала я и, пробравшись на свою кровать, мгновенно забылась крепким сном.

…Наутро я проснулась в подавленном состоянии. Мною внезапно овладело странное предчувствие — предчувствие какого-то неотвратимого судьбоносного свершения. Я быстро оделась и поспешила к традиционной утренней молитве.

Почти все обитатели пастората были уже в сборе. Не было лишь миледи, которая, как мне подумалось, вероятно, по своей слабости, еще изволит почивать, и беспокоить ее сейчас было бы неразумно. По-видимому, того же мнения придерживался и достопочтенный мистер Николлс. Ровно в назначенный час он раскрыл Священную книгу и стал читать псалмы, не дожидаясь последней участницы этих ежедневных обрядов.

Леди Кэтрин не явилась ни к завтраку, ни к обеду. Но, поскольку она избегала подобных мероприятий вот уже несколько дней кряду (за исключением вчерашнего), никто из участвовавших в трапезе, по всей видимости, не придал особого значения факту ее отсутствия.