Марафонская встреча, по мнению Тито, оказалась неудачной, поскольку из 19 членов хорватской делегации на его сторону перешли только Бакарич и семь человек, в то время как большинство во главе с Дабчевич-Кучар и Мико Трипало не хотели отступать. Обсуждение поэтому продолжалось 1 и 2 декабря внутри расширенного президиума СКЮ, собранного на ХХI заседании, которое вел Стане Доланц. На этот раз Тито был более резким: он утверждал, что целью Маспока прежде всего было уничтожить Социалистический союз трудового народа и постепенно превратить партию в организацию националистического типа. «Далеко ли это от национал-социализма?»[2296] Заседание Тито закончил речью, которой югославские средства массовой информации придали большое значение. В ней он осудил загребскую руководящую команду за снижение бдительности, легкомыслие и гнилой либерализм, которые имели негативные последствия в Хорватии. Программа хорватских коммунистов была, по его мнению, неясной и отступала от решений IX Съезда СКЮ, о чем, помимо всего другого, свидетельствовало возникновение Маспока. Тито указал на опасность того, что в этом движении объединились люмпен-пролетариат, антиреволюционные националисты, шовинисты, догматики «и черт знает кто еще». При этом он отметил поддержку из-за границы, которой пользовались эти силы (он думал об усташских эмигрантах, а также о западных спецслужбах). Он осудил публикации в хорватской печати, которые частично были антиконституционными и противозаконными, особо напал на Матицу Хорватскую, подстрекательств которой не мог более терпеть. Острая критика, которую он месяцами направлял в адрес хорватского партийного руководства, была, по его мнению, бесплодной, о чем свидетельствовало то, что хорваты даже теперь оказались неспособны к самокритике[2297]. На встрече он не избег и сам упрека со стороны Карделя, который ему открыто указал на то, что он слишком долго поддерживал руководителей Маспока и что он виновен в событиях в Хорватии. Однако эти слова не были занесены в стенограмму[2298].

Речь Тито, которую в тот же день транслировало телевидение, президиум в целом принял и включил ее в итоги XXI заседания. Единственным, кто попытался защитить хорватов, были сербские либералы с Латинкой Перович и Марко Никезичем во главе, поскольку они осознали (но слишком поздно, как отмечала Савка Дабчевич-Кучар), что теперь очередь за ними. Уже в мае, на конфиденциальной встрече с Тито они насмерть схлестнулись с ним из-за его критической позиции относительно враждебной атмосферы, которая сложилась против него в Белграде[2299].

Ближе к вечеру 2 декабря 1971 г. Тито принял Савку Дабчевич-Кучар, Мико Трипало и их соратников, с тем чтобы они ему сообщили свое решение – принимают они постановления XXI заседания или нет. Дабчевич-Кучар и Трипало ответили отрицательно и потребовали, чтобы эти постановления сперва были обсуждены в Хорватии, и только после этого было бы принято решение о том, что будет дальше. Тито ответил на это отрицательно и сказал, что тот, кто выражает несогласие, возьмет ответственность за последствия на себя. Но упрямая Савка еще раз встряхнула Тито: «Товарищ Тито, осторожнее, думайте, что делаете, с нами весь рабочий класс и хорватский народ». Тито на нее спокойно посмотрел и сказал: «Савка, ты глубоко ошибаешься»[2300]. Несмотря на упрямство собеседников, Тито решил спасти хотя бы Трипало. 8 декабря, когда в Караджорджеве была созвана встреча Исполнительного бюро, он позвонил Савке и Пиркеру и предложил им выйти из ЦК СКХ, одновременно он убеждал Трипало остаться и продолжить работу. Но Трипало отклонил это предложение со словами: «Я ответственен. Считаю себя одним из ответственных за эту политику»[2301].

На место уволенных загребских руководителей пришли люди, о которых можно было бы сказать, что они, «без сомнения, будут послушны», как отметил Бакарич[2302]. Председателем ЦК СКХ стала партийный идеолог Милка Планинц, ее секретарем – бывший «борец» и журналист Йосип Врховец, Иван Мишкович, многолетний сотрудник УГБ и уже союзный секретарь внутренних дел стал и членом Исполнительного комитета ЦК. Кроме этих серых аппаратчиков реальная власть перешла в руки местных консервативных групп, каковыми были Союз борцов, в котором влиянием пользовались прежде всего сербы и службы безопасности. Последние были настолько сильны, что в середине семидесятых годов даже вынудили Владимира Бакарича сделать предупреждение, чтобы партия следила за тем, что происходит[2303].

«Отстрел» загребских либералов после падения Ранковича был наиболее драматичным событием в современной югославской истории. Этими действиями Тито еще раз утвердил себя в качестве хозяина местной политической сцены и подчеркнул, что при коммунистическом режиме без железной руки нельзя[2304]. Это было подкреплено введением в Загребе особого положения; весь город заняли многочисленные полицейские части, которые изолировали студенческие общежития с целью предотвратить возможные демонстрации. Вопреки этому несколько вечеров подряд происходили столкновения между полицией и несколькими сотнями студентов, которые, выкрикивая «Савка – Трипало», собрались на площади Революции. В последующие дни были организованы судебные процессы, которые последовали указанию Тито, чтобы «судьи не держались за букву закона, как пьяный за стену». Как этого в свое время потребовал Тито от возмущенной Савки Дабчевич-Кучар на Бриони в конце апреля и позднее в Белграде[2305], арестованные студенты были осуждены на сроки от четырех до восьми недель. Хуже всего пришлось видным представителям Маспока, которые были заключены в тюрьму и осуждены за то, что хотели силой изменить общественное и государственное устройство. Повсюду в Хорватии начались чистки и судебные процессы, в которые было вовлечено приблизительно 2 тыс. человек, что сопровождалось исключением из партии, государственной администрации или экономики. В своих воспоминаниях Савка Дабчевич-Кучар пишет, что в то время из СКХ были исключены (или сами вышли из партии) почти половина членов. Некоторые университетские профессора потеряли работу[2306], Тито отстранил генерала Янко Бобетко, за то якобы, что он подорвал веру народа в партию и ЮНА[2307]. В кругах политически ангажированной загребской интеллигенции распространились страх и разочарование, поскольку хорваты снова оказались на скамье подсудимых в качестве народа, в югославской федеральной структуре меньше других достойного доверия[2308]. В Хорватии, население которой двинулось в некую «внутреннюю эмиграцию», сообщало западногерманское посольство из Белграда, «стали преобладать депрессивные настроения и наступила летаргия»[2309].