В общественном транспорте люди читали редко, разве что институтки, тихонечко почитывающие запрещенные в стенах учебных заведений эротические романы, да студенты, зубрящие невыученные параграфы. Но сегодня, несмотря на закрытые кожаными занавесками окна и неровный свет от маячившей лампы, люди с интересом изучали утреннюю «молнию», написанную мною лично в состоянии глубокого алкогольного опьянения.

Не удержавшись, я заглянула в листовку соседа слева. Разгромная колонка начиналась с нахальной фразы: «Так утопил королевский приближенный Жулиту или же она жива?» Я глухо застонала и спрятала лицо в ладонях. Хорошо, хватило ума не указывать имя Чеслава Конопки!

Выбравшись из омнибуса, я помедлила у новостного щита с газетным листом «Рыбалка на Висле». В самом центре желтоватой простыни красовалась колонка с выжимками из моей утренней «молнии».

— Держите, нима! — Пробегавший мимо крикливый мальчишка-посыльный сунул мне в руки знакомую листовку и закричал: — Горячая новость! Королевский посол хотел убить Жулиту, но утопил неизвестную девицу!

Было страшно представить, что творилось в нашей маленькой конторке, обычно походившей на тихое болото и не переживавшей потрясений страшнее, чем аресты кого-нибудь из полевых газетчиков. Прежде чем идти с повинной, мне отчаянно хотелось заглянуть в молельню и поставить ароматическую палочку Святому Угоднику Аврилу, приносящему удачу, однако в округе не было ни одного святого места, только грешные питейные.

Добравшись до конторы, я осторожно приоткрыла дверь и тихонечко заглянула внутрь. В рабочей зале царили хаос и гвалт. Взмыленные сослуживцы строчили ответы на многочисленные записочки, брошенные в уличный ящик «для новостей и вопросов». И посреди коллективной суматохи, положив голову на руки, за своим столом сладко спал Ян, совершенно глухой к всеобщей истерике.

— Войнич!! — раздался с улицы хриплый возглас шефа, и от неожиданности я вжала голову в плечи. — Явилась, наконец?!

Он спускался по каменным ступенькам, и я отвесила приветственный поклон:

— Доброе утро!

— Какое, к бесам собачьим, доброе?! — Он ткнул мне в лицо какой-то бумаженцией. — Узнаешь?

Я немножко отодвинулась, чтобы узнать содержание, и увидела в верхнем углу судейский герб.

— На «Утренние хроники» подали в суд? — пропищала я и удивилась: — Кто?

— Нет у тебя мозгов, Войнич, — процедил шеф, подвигая меня в дверях, — но хотя бы со зрением все в порядке!

— Да кто подал-то? — жалобно промычала я, семеня за начальником.

Наше появление ознаменовалось гробовой тишиной. Разом оторвавшись от работы, газетчики устремили к нам выжидающие взгляды, видимо, надеясь на кровавую разборку. В конторе меня не любили и считали выскочкой, забиравшей лучшие места на газетной простыне. Впрочем, я действительно была выскочкой.

Неожиданное затишье разбудило Яна. Он резко поднял голову и, завидев меня, вскочил со стула, неприятно царапнувшего ножками по замусоленному полу.

Пока шеф устраивался на своем рабочем месте, мы с Яном пытались жестами договориться о том, стоило ли ему оставаться на месте или подойти ко мне. В результате он не понял приказа спрятаться в подсобке, от греха подальше, и присеменил к начальственному столу. Теперь мы стояли плечо к плечу, точно на ристалище, и ждали, когда нас двоих разжалуют в безработные.

С непроницаемым видом шеф вытащил из горы бумаг знакомую листовку.

— Итак… — Он приложил к глазу монокль и откашлялся. — Читаем… Двадцатого дня сего месяца королевский посланник пытался избавиться от нимы Жулиты!

Мне был послан многозначительный взгляд.

— Другими словами, ты обвинила Чеслава Конопку в убийстве!

— Но я не написала имени и звание поменяла…

— Конечно, никто не догадался, что посланник — это наш родименький королевский посол, а он понял и натравил на нас мирового судью! Поэтому…

— Шеф, вы не можете меня разжаловать! — перебивая обвинительную тираду, заявила я. — Вы ведь тоже когда-то пострадали из-за произвола вельможи!

Ни для кого не было секретом, что пять лет назад шефа выставили из столичного газетного листа за дерзкую статью о растрате королевской казны. С тех пор он старался держаться подальше от громких скандалов, довольствуясь светскими сплетнями и рассказами об оранжереях.

— Да как ты?! — выдохнул бедняга и размахнулся чернильницей, дабы запустить ее в мою сторону, но лишь плеснул черной массой себе на сюртук. Взвыв, точно раненое животное, он нехорошо выругался матом, но тут, окончательно и бесповоротно, шефа покинул голос. Онемев, он бешено пучил глаза, силясь разразиться возмущенной тирадой, однако изо рта вырвалось лишь змеиное шипение.

— Я принесу вам водички! — заявила я и дернулась в сторону крошечной кухоньки, где обедали газетчики, ради экономии довольствовавшиеся принесенными из дома в специальных ларчиках перекусами.

Абсолютно не чувствительный к происходящему, Ян стоял высоким столбом, сунув руки в карманы портов, и старался подавить сладкие зевки. Пришлось схватить его за рукав и потащить за собой, точно глупого мула.

Только мы оказались в тесной каморке, пахнущей скисшим молоком, я прошипела:

— Как ты мне позволил такое сотворить?

— Ты была очень убедительна.

— Святые Угодники, я всегда убедительна, когда на пьяную голову задумываю какую-нибудь глупость! Я же газетчица!

— Ты сказала, что в нашем мире ты или охотник или жертва, а ты ненавидишь быть жертвой. — Видимо, у меня сделалось такое лицо, что Ян догадался: — Похоже, именно этот разговор ты помнишь.

Не зная, что ответить, я изобразила возмущение:

— Почему ты опять мне тыкаешь?

— Вы ехали на моей спине совершенно пьяная, нима Войнич, я решил, что мы стали немножечко ближе.

— Не ври, — буркнула я и, позабыв хотя бы для вида налить из графина воды, вышла в общую залу. И мне вовсе не почудилось, что следом донеслось издевательское фырканье.

Если мне казалось, будто хуже уже ничего случиться не могло, разве что меня разжаловали бы до посыльной, то к вечеру мир окончательно повернулся ко мне спиной. В издыхающей от усталости конторе появились дознаватели в сопровождении стражей из городской тюремной башни. С их появлением в общей зале сгустилось зловещее напряжение, даже магические светильники затрещали.

Пройдя в центр комнаты, они оглядели притихших газетчиков, смерили оценивающим взглядом немого, как рыба, шефа и громко объявили:

— Газетчица Катарина Войнич обвиняется в возведении напраслины на королевского посла Чеслава Конопку и согласно решению суда должна быть сопровождена в тюремную башню…

— Я не возводила напраслины! — для чего-то заспорила я, хотя прекрасно понимала, что ругаться с патрулем все равно что высказывать возмущение ручке на запертой двери — абсолютно глупое занятие.