— Войнич, ты разжалована!

Я вздрогнула от боли, стрельнувшей в голове.

Из конторы редактор выгонял меня по семь раз на дню, а потому грозным посланием душевного трепета не вызывал. Но складывалось ощущение, что в злобный клич он вложил весь мало-мальски возвращенный голос и теперь онемел как минимум на неделю.

Похоже, ему пришла депеша о том, что вчера мы с Яном учинили погром в оранжерее и оплатили взыскание в стражьем пределе за счет конторы «Уличных хроник». Теперь конторе точно никогда не придет приглашение на открытие новых сортов каких-нибудь тюльпанов.

— Зря вы, шеф, себя не бережете. — Я прихлебнула антипохмелина. — Не стоило вам, шеф, так надрываться.

Приведя себя в порядок, я вышла в кухню, где отец суетился возле очага с пыхтящей кастрюлей каши, а дядюшка Кри, заняв место во главе стола, пересчитывал аптекарские чеки и неуверенным почерком записывал выручку в толстую бухгалтерскую книгу. Бывший арестант в отличие от моего бесхитростного родителя действительно неплохо разбирался в цифрах и виртуозно проводил в уме сложные расчеты. Если Кри садился за стол для игры в «двадцать одно», то раздевал противников до кальсон. Он проигрывал только в шашки — никак не мог понять логику занятной игры.

Родитель окинул меня хмурым взглядом и поинтересовался только из вежливости:

— Как ты себя чувствуешь?

— Сносно, — соврала я. — А где Ян?

Мужчины быстро переглянулись, заставив меня насторожиться.

— Разве не он меня привез? — вопрос был риторическим.

— Сказать точнее — принес, — безжалостно поправил папа, давая понять, что девица, окончившая два с половиной курса в Институте благородных девиц, просто не имела права вползать в дверь на коленках, а еще лучше въезжать на чужих руках.

Становилось ясно, что вчера бедняга Ян напоролся на допрос с пристрастием от моего благородного отца и его не особенно благородного, но исключительно убедительного приятеля, а потому сбежал с такой проворностью, что мелькали пятки.

— Почему ты не оставил его на ночь? — накинулась я на самопровозглашенных дознавателей. — Он же трусишка! Как он поехал через весь город на съемном экипаже?

Неожиданно в голове всплыл странный разговор, происходивший то ли во сне, то ли наяву.

С поразительной легкостью, словно бы не чувствуя веса ноши, Ян нес меня на спине по незнакомой каменной лестнице. Я прижималась горящей щекой к его прохладной кожаной куртке и сонно бормотала:

— Знаешь, Ян, ты очень странный…

— Это говорит в зюзю пьяная нима у меня на закорках?

— Вот! — Я ощутимо ткнула кулаком в его плечо. — Я говорю об этом! Ты то лепечешь, как ребенок то ведешь себя, как…

— Как кто?

— Как нормальный парень! В тебе будто разом уживаются два человека. Одного не пойму, который из вас настоящий?

Не зря умные люди утверждали: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Интересно, сколько признаний бедняга услышал вчерашним вечером, что даже не пожелал встретиться со мной утречком?

Отвлекая меня от мыслей об обиженном помощнике, отец поставил на стол плошку приправленной перцем каши с подозрительными плодами, похожими на сушеные, а потом разваренные в кипятке яблочки, за кислоту прозванными в народе «дикушкой». Пробовать «завтрак от похмелья», сказать прямо, совершенно не тянуло.

— А почему я не видела Анну? — утопив ложку в клейкую массу в тарелке, вдруг вспомнила я. — Она спала в гостевой комнате?

— Она вчера уехала, как раз ты приехала домой, — пояснил отец.

— На спине того хлюпика, — не отвлекаясь от расчетов, добавил дядюшка Кри. — Удивительно, как он не скопытился, пока тебя в нашу горку-то допер?

— Совсем уехала? — не обращая внимания на ворчание отцовского подсобника, переспросила я. — Она не оставила записки?

— Сказала, что больше не смеет подвергать нас опасности, и пыталась всучить золотые — еле разубедил оставить монеты себе.

— Вот как…

Признаться, я не могла понять, испытывала ли от отъезда Жулиты облегчение или разочарование, ведь мне так и не хватило духу рассказать правду о ее фальшивом самоубийстве в газетном листе.

Когда я вернулась в спальню за сумкой, сильно полегчавшей без гравирата, то обнаружила, что магический вестник на прикроватном столике беспрерывно горел красным светом, точно переполненный сообщениями. После прикосновения к нему в комнате, к моему изумлению, зазвучал незнакомый мужской голос:

— Газетный лист «Вести Гнездича». Нима Войнич, мы выпустили листовки «молния» с вашей колонкой…

Какой еще колонкой?! У меня нехорошо свело желудок, и бросило в жар. Чтобы не упасть на пол от послания коллеги, я даже присела на краешек кровати.

— Мы хотим выяснить, почему Жулита прячется, если все еще жива…

Схватив в руки вестник, я стала прослушивать обрывки всех поступивших за утро сообщений. Выходило, что вопль шефа лишь венчал бесконечную гору чужих посланий, имевших приблизительно общую тему: колонка, о которой мне было ничего не известно.

Тут в голове, словно в насмешку, мелькнуло воспоминание из прошлого вечера.

Я сидела за столом и копалась в сумке, пытаясь отыскать скомканное шефом письмо от Жулиты, в котором она предпринимала жалкую попытку доказать миру, что жива и хочет мстить. Наконец бумажка обнаружилась. Сдвинув в сторону тарелки со снедью и бутылку с питьевым уксусом, я расправила лист, скрупулезно ногтем разгладила глубокие заломы.

— Ян, — позвала я, поднимая голову к помощнику, — я хочу толкнуть тебя на преступление.

Расплывавшийся перед взглядом парень подавился питьем.

— Люди должны узнать, что королевский посол — убийца невинных девиц! Ночью как раз печатают утренний газетный лист, и если по-тихому подсунуть колонку…

— Катарина, — уговаривающим тоном начал Ян, — я абсолютно уверен, что завтра утром ты пожалеешь даже об этом разговоре.

— Нет-нет. — Я выставила указательный палец и покачала прямо перед носом помощника. — Ты, наивное создание, не понимаешь, в каком страшном мире мы живем. Здесь ты или жертва, или охотник. И я отказываюсь быть жертвой…

Судя по всему мне удалось претворить безумный план в жизнь, и теперь Гнездич бурлил от новости, что знаменитая утопленница, чьи цветные гравюры накануне заполнили все газетные листы, вовсе не являлась известной на пол-Алмерии актеркой.

Подо мной точно распрямилась пружина. Схватив сумку, я бросилась к двери, ударилась мизинцем на правой ноге о косяк. Взвыв, натянула сапоги прямо на голые ноги, а куртку натянула уже на бегу к омнибусной станции. И только трясясь в омнибусе, осознала размер случившейся катастрофы.