Когда Иноземцев поднялся и направился к двери, опять ее характер возобладал над разумом, и она громко, но вежливо сказала:

– А как же домашнее задание, Иван Григорьевич? – пускай знает, что значит заниматься со школьной учительницей. Бедный Петя сочувственно присвистнул, а Иноземцев лишь хитро сверкнул глазами, улыбнулся и безропотно взял подготовленный Маргаритой листок. И не забыл тепло поблагодарить, конечно.

Вопреки ее опасениям ужин прошел спокойно. Иноземцев оживленно обсуждал дела школы с Николаем Петровичем и на нее своих взоров почти не обращал. От такого нарочитого, неприкрытого отсутствия интереса к своей персоне Маргарита даже почувствовала легкое беспокойство. Но вида, конечно же, не подала. А себя мысленно побранила за столь глупые мысли. Не того ли она сама так страстно хотела часом ранее?

Когда каминные часы в гостиной пробили девять, Маргарита украдкой взглянула на Ивана Григорьевича: сейчас его ненаглядную дульцинею будут по телевизору показывать, а он чаи распивает.

Ей показалось, что на сериал он совсем не спешил.

На следующий урок Иноземцев должен был прийти через день, но увиделись они только через неделю. Отец объяснил, что у Ивана Григорьевича какие-то проблемы с курортом, в суть которых не вникал, но о серьезности которых мог судить по краткости их с Иноземцевым понедельничной встречи и какой-то его «наэлектризованности».

Иноземцев позвонил Маргарите накануне, чтобы согласовать с ней время урока. В его самых обычных словах ей почудилась особая теплота и сердечность. То, что она раньше принимала за излишнюю самоуверенность, теперь в ее глазах более походило на внутреннюю свободу и искреннее выражение своих чувств.

Она нехотя призналась себе, что хочет его видеть. Стало ясно: продолжать играть глупую роль, выбранную для их первого урока, категорически невозможно; прятаться от Иноземцева за ученика смешно и по-детски, а слова Елизаветы Алексеевны ровным счетом ничего не значат. Как знать, может, и она повела бы себя так же, если бы была на ее месте.

В результате Маргарита подошла ко второму уроку спокойной и уравновешенной. С Иваном Иноземцевым тоже произошли перемены. Правда, совсем иного рода. Он выглядел менее уверенным, более серьезным, сосредоточенным и немного грустным. Иронический тон исчез вовсе. Предложил посвятить урок трудностям перевода. На примере сонетов Шекспира. Хотя Маргарита не была в этом вопросе крупным специалистом и сонетов в русском переводе не читала вовсе, она посчитала предложение своего ученика интересным и согласилась.

Начали с 23-го сонета. Иноземцев выложил на стол оригинал и перевод Маршака. Он интересовался мнением Маргариты по поводу точности перевода. Когда дошли до девятой строчки оригинала: O! Let my looks be then the eloquence[12], – он взял лицо уже изрядно смущенной Маргариты в свои ладони и со словами «За что же мне, дуралею, так повезло?» поцеловал ее в глаза, вздрогнувший от неожиданности кончик носа и в губы, еще вчера казавшиеся безнадежно недоступными.

Маргарита сама не понимала, почему сразу не отпихнула его от себя, почему позволяла себя целовать даже тогда, когда удалось частично собрать разлетевшиеся осколки самообладания. В перерывах между нежными поцелуями он говорил не совсем связно и гладко, но все же очень-очень приятно для ее уха:

– Я влюбился в тебя как последний осёл. Если бы ты знала, что это было за мучение. Ты совсем не замечала меня. Я уже было последнюю надежду потерял. В тот день, когда ты меня увидела в яхт-клубе, загадал, что, если ты обернешься, у нас все получится. Я, правда, долго и мучительно сомневался, могу ли рассчитывать на взаимность. Если бы не мама, я бы ни за что не решился…

Маргарита вопросительно посмотрела на него.

– Да, она мне рассказала о разговоре с тобой и о том, насколько решительно ты отказалась пообещать, что не будешь претендовать на меня. Она, правда, и не подозревает, что своим рассказом лишь подстегнула меня, – завершил он, радостно улыбаясь.

«Мой отказ ничего такого не значил», – подумала Маргарита, но по какой-то неведомой причине не решилась произнести эту мысль вслух.

* * *

Весь следующий день Маргарита провела в сладком полусне. За завтраком Николай Петрович долго и нудно о чем-то рассказывал. Впрочем, Маргарита не могла бы с полной уверенностью сказать, что это было действительно нудно или скучно, потому что по большому счету не уловила ни одного отцовского слова. Из оцепенения ее вывел грубый окрик Николая Петровича:

– Я тебе о таких вещах говорю, а ты улыбаешься как блаженная дурочка. Что веселого ты нашла в моих словах? Здесь плакать надо, а не зубоскалить. Я, конечно же, оксфордов не заканчивал, но на элементарное уважение со стороны дочери рассчитывать вправе.

– Извини, папочка, – встрепенулась Маргарита, тряхнув головой, – я просто задумалась. Я вовсе не хотела тебя обидеть. Даже и в мыслях такого не было.

– Хотел бы я знать, что за думы управляют твоей головой, – пробурчал Николай Петрович, педантично складывая льняную салфетку. Чай допивать не стал. Положенный набор лекарств принял наедине с собой, в спальне. Дозировку немного увеличил, чтобы погасить обидный нервный стресс.

Завтрак Маргариты и вовсе оказался нетронутым. Ее организму было достаточно сладкой мечтательной пищи.

У ее учеников в этот день тоже получился праздник жизни. Поскольку она их по большому счету не слышала, объективно оценить их знания была просто не в состоянии. Одним словом, редкий ученик не заработал в этот день пятерку. А некоторые, наиболее сметливые, и по две.

Ну а ровно в пять часов вечера Иван Григорьевич пришел к ней на урок и еще больше закрепил достигнутый накануне результат – или, говоря педагогическим языком, пройденный накануне материал (излишне говорить, что дополнительных занятий у Пети Устюгова в этот день не было). К сожалению, час прошел слишком быстро, но и того было достаточно, чтобы Маргарита из состояния полусна впала в сон полнейший. Примечательно, что на любящего отца она в этот вечер не реагировала вовсе. Было не до него!

Ну разве мог Николай Петрович такую обиду проглотить? Нет уж, не на того напали. С утра пораньше, в час, прямо скажем, предрассветный, зашел в спальню к Маргарите, присел на кровати и нежно, но настойчиво потрепал за ушко – так он ее будил, когда она пребывала в возрасте младшей школьницы. Убедившись, что дочь воспряла ото сна, по крайней мере внешне, заговорил нарочито громко и твердо:

– Что-то ты, доча, совсем от рук отбилась. Займись-ка ты сегодня полезным делом – поезжай, посмотри новое здание для школы. Не все мне одному горбатиться.

Замечание, конечно же, было крайне несправедливым – напраслина чистейшей воды, но Маргарита спорить не стала. Даже наоборот – тотчас же с готовностью согласилась. Перспектива побыть наедине с собой была очень даже заманчива. Правда, эти планы реализовались не полностью: за компанию увязалась беспокойная Дуся.