16

(ТЕЛЕГРАММА)

(Херсон. 1 января 1904 г.

Спасибо любезное письмо. Не отвечал. Занят. Скоро напишу. Поздрав­ляю Новым годом вас, Ольгу Леонардовну. Умоляю прислать этом сезоне цензурованный Вишневого сада. Мейерхольд

(ТЕЛЕГРАММА)

(Херсон. 17 января 1904 г.)

Еще раз прошу прислать мне цензурованный Вишневого сада. Выру­чите преданного вам Мейерхольда

Лопатино. 8 мая 1904.

Дорогой Антон Павлович!

Большое спасибо за ваше любезное письмо, которое вы прислали мне, узнав о моей болезни, и на которое я — бессовестный — так долго мол­чал. Простите.

Здоровье мое улучшилось, как только приехал в Москву, оставив за­нятия. Посоветовался с врачом. Весной и летом играть не разрешили. В легких не нашел ничего. Сердце переутомлено. Послал в деревню. И вот с Пасхи живу в глуши Саратовской губернии. Здесь сосновый лес, вода и почта только два раза в неделю.

От антрепризы отказаться не могу. Слишком много вложил в нее. Если придется по необходимости, что делать. А так трудно.

Звала меня к себе Комиссаржевская испугал Петербург. Кроме того, она собиралась взвалить на меня только режиссерский труд. Как ни интересен труд режиссера, актерская работа куда интереснее. В моем деле режиссура интересует меня постольку, поскольку вместе с поднятием художественного тона всего дела — она помогает совершенствоваться моей артистической личности.

В будущем году труппа моя будет играть в Тифлисе. Приезжайте посмотреть нас, потому что мы подросли в художественном смысле. Вашу пьесу «Вишневый сад» играем хорошо. Когда я смотрел ее в

Художественном театре, мне не стало стыдно за нас. Мне не совсем нра­вится исполнение этой пьесы в Москве. В общем.

Так хочется сказать. Когда какой-нибудь автор гением своим вы­зывает к жизни свой театр, этот последний постигает секрет исполнения его пьес, находит ключ... Но если автор начинает совершенствовать тех­нику и в творчестве своем поднимается в высоты, театр, как совокупность нескольких творцов, следовательно творец более тяжеловесный, начинает терять этот ключ. Так, например, потерял ключ к исполнению пьес Гаупт­мана «Deutsches Theater» в Берлине (неуспех великолепной трагикомедии «Красный петух», «Шлюк и Яу», «Бедный Гейнрих»). Так, мне кажется, растерялся Художественный театр, когда приступил к вашему «Вишне­вому саду».

Ваша пьеса абстрактна, как симфония Чайковского. И режиссер дол­жен уловить ее слухом прежде всего. В третьем акте на фоне глупого «топотанья» — вот это «топотанье» нужно услышать — незаметно для людей входит Ужас:

«Вишневый сад продан». Танцуют. «'Продан». Танцуют. И так до конца. Когда читаешь пьесу, третий акт производит такое же впечатление, как тот звон в ушах больного в вашем рассказе «Тиф». Зуд какой-то. Веселье, в котором слышны звуки смерти. В этом акте что-то метерлинковское, страшное. Сравнил только потому, что бессилен сказать точнее. Вы не­сравнимы в вашем великом творчестве. Когда читаешь пьесы иностранных авторов, вы стоите оригинальностью своей особняком. И в драме Западу придется учиться у вас.

В Художественном театре от третьего акта не остается такого впечат­ления. Фон мало сгущен и мало отдален вместе с тем. Впереди: история с кием, фокусы. И отдельно. Все это не составляет цепи «топотанья». А между тем ведь все это «танцы»: люди беспечны и не чувствуют беды. В Художественном театре замедлен слишком темп этого акта. Хотели изобразить скуку. Ошибка. Надо изобразить беспечность. Разница. Беспечность активнее. Тогда трагизм акта сконцентрируется.

В частности: плохо играют Лопахина, лакея, Дуняшу, Варю, Аню 2.

Великолепны: Москвин и Станиславский3.

Фирс4 совсем не тот.

Поразителен пейзаж второго акта в декоративном отношении.

Черкните что-нибудь о себе.

Передайте Ольге Леонардовне мое извинение, что не зашел к ней. Был в Москве недолго, а дел было очень много.

Горячо любящий вас Вс. Мейерхольд

Адрес: Почтовая станция Чаадаевка Саратовской губернии5.

В. Ф. Комиссаржевская основала в 1903 г. в Петербурге свой драматический театр. Позднее, с августа 1906 г., Мейерхольд работал в театре Комиссаржевской в качестве главного режиссера и актера. Но уже весной 1907 г. он ушел из театра по предложенкю Комиссаржевской, которая написала ему, что они по-разному смотрят на задачи театра, что его искания ведут к чуждым ей принципам театра ма рионеток, что по этому пути они вместе идти не могут.

Эти роли исполняли: Лопахина — Л. М. Леонидов, лакея Яшу — Н. Г. Алек­сандров, Дуняшу —С. В. Халютина и А. Ф. Адурская, Варю—М. Ф. Андреева, Аню — М. П. Лилина.

И. М. Москвин играл Епиходова и К. С. Станиславский — Гаева.

Роль Фирса исполнял А. Р. Артем.

В это время Мейерхольд отдыхал в имении своей жены Лопатине, близ станции "Чаадаевка. .

ПИСЬМА К ЧЕХОВУ О СТУДЕНЧЕСКОМ ДВИЖЕНИИ 1899-1902 гг.

Статья А. Н. Дубовикова[125] 1

Многие из мемуаристов, вспоминающие о встречах с Чеховым в последние годы его жизни, рассказывают о том новом, что появилось в его взглядах и настроениях под влиянием все явственнее обозначавшегося общественного подъема, бывшего пред­вестием первой русской революции. Об этом говорят как близкие знакомые Чехова, длительно и постоянно общавшиеся с ним, таки люди, чье знакомство с писателем огра­ничивалось немногими случайными встречами. Широко известны и часто цитируются в работах о Чехове воспоминания Вересаева: «Для меня очень был неожидан острый интерес, который Чехов проявил к общественным и политическим вопросам ..). Теперь это был совсем другой человек; видимо, революционное электричество, кото­рым в то время был перезаряжен воздух, встряхнуло и душу Чехова» (В. В. В е­р е с а е в. Сочинения, т. IV. М., 1948, стр. 504—505). С этим перекликается более обстоятельное свидетельство Елпатьевского, постоянно жившего в то время в Ялте и имевшего возможность часто видеть Чехова и дружески откровенно беседо­вать с ним.

Характерная для первого этапа их знакомства «временная отчужденность» («ме­шала политика. Антон Павлович был более чем равнодушен к тому, что волновало меня») в дальнейшем исчезла без следа, как исчезло и равнодушие Чехова к «полити­ке», «не стало прежнего Чехова»: «И случилось это как-то вдруг, неожиданно для меня. Поднимавшаяся бурная русская волна подняла и понесла с собой и Чехова. Он, от­вертывавшийся от политики, весь ушел в политику, по-другому и не то стал читать в газетах, как и что читал раньше. Пессимистически и во всяком случае скептически настроенный Чехов стал верующим. Верующим не в то, что будет хорошая жизнь через двести лет, как говорили персонажи его произведений, а что эта хорошая жизнь для России придвинулась вплотную, что вот-вот сейчас перестроится вся Россия по-но­вому, светлому, радостному» (С. Я. Е л п а т ь е в с к и й. Воспоминания за 50 лет. Л., 1929,