И мы на черный день.

Пусть нам разнимет руки

Судьба. Чем спорить с ней,

Докажем, что в разлуке

Объятия сильней.

Любой восход багряный

И вечер голубой

Нас будут силой странной

Соединять с тобой.

Нам ночь напомнит море,

Вздыхая в тишине.

И сердце, сердцу вторя,

Утешится вполне.

Никто не в состоянье

Нам будет помешать,

Когда в душе свиданье

Отпразднуем опять.

Несчастен тот, кто плачет.

Гони унынья тень.

Судьба всегда припрячет

Свечу на черный день.[107]

— «Блаженны плачущие, ибо они утешатся!» — машинально произнес Артур Николлс, устремив проницательный задумчивый взгляд в необозримое пространство.

— «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят!» — отозвался из непостижимого небытия благозвучный, как сама Гармония, до боли родной, любимый голос.

— Аминь! — заключил умиротворенный зачинщик диалога, благоговейно прижимая к сердцу миниатюрный рукописный томик.

— Аминь! — тотчас пронеслось в ответ, точно настойчивое горное эхо, отдаваясь в опьяненном сладким дурманом сознании.

В краю холмов какая скрыта сила? Какой любовью и бедой чреват?

Земля, что сердце к жизни пробудила, Вмещает все: и Божий Рай и Ад.[108]

— Наконец-то вы пришли, дорогая Джейн Люси! — загадочно улыбаясь, сказала Марта, когда я в очередной раз вернулась с долгой прогулки по бескрайним просторам сурового и величественного Гаворта. Мне безумно нравилось любоваться первозданными дикими красотами этой странной безлюдной местности, и я с каким-то особым, непостижимым для себя самой наслаждением совершала эти бесхитростные одинокие путешествия ежедневно.

Живая, энергичная Марта всегда встречала меня с прогулок с неизменной приветливой доброжелательностью. Однако на этот раз в ее облике и манерах я заметила нечто новое — какую-то торжественную таинственность, сразу же необычайно меня насторожившую.

— В чем дело, Марта? — спросила я, — Что-нибудь случилось?

— У нас гости, — без обиняков сообщила мне моя собеседница. — Если вы не будете возражать, я вас представлю. Собственно говоря, в каком-то смысле вы уже знакомы. Вы ведь, должно быть, не забыли ту почтенную даму, которую увидели в церкви в тот судьбоносный день, когда Предвечные Силы доставили вас в этот дом?

— Разумеется, не забыла, — ответила я, ничуть не покривив душой: в памяти моей неотвратимо встало красивое и благородное лицо женщины, стоявшей вместе с Мартой и Эммой подле гроба покойного хозяина пастората. И вот что странно. Тогда, в той необычайной ситуации, когда мое сознание было столь зыбким и ранимым, что я едва помнила саму себя, всецело поглощенная своим великим горем, это лицо мне виделось расплывчато, словно призрачное. Теперь же мой внутренний взор вдруг выхватил это лицо из недр моей памяти с такой отчетливой ясностью, словно меня внезапно наделили высочайшим даром свыше — даром божественного зрения.

Конечно же, я знала, кому принадлежит этот восхитительный в своей несравненной безупречности, поистине царственный лик, осененный дивным светом Господним. Несомненно, это была та, чью невероятную историю поведали мне волею случая попавшие в мои руки уникальные дневниковые записи. Та, кого я с неистовым тайным трепетом жаждала увидеть и узнать ближе, ибо самая сущность ее натуры, вопреки моим отчаянным попыткам постичь ее «с высоты творческого полета», до сих пор оставалась для меня мистической загадкою Сфинкса. Леди Кэтрин — палач и жертва, воплощенные в одном лице.

— На этот раз наша почтенная гостья явилась сюда не одна. Она привезла с собой дочь, — сказала Марта, — Это очень симпатичная молодая леди, правда, слишком печальная и странная, как и ее мать. Но, мне думается, что обе они вам понравятся. А уж что вы придетесь им по душе, я и не сомневаюсь.

— Марта, прошу вас, проводите меня к ним! — воскликнула я, сгорая от нетерпения.

Марта бросила на меня взгляд, призванный, по всей вероятности, смирить мой пыл.

— Вы, должно быть, утомились, милая Джейн Люси, — промолвила она сочувственно-покровительственным тоном, — Отдохните немного, попейте чаю, а потом я обязательно представлю вас нашим знатным гостьям.

— Нет-нет, Марта, не потом, а сейчас, — горячо возразила я, — Я непременно хочу увидеть их сейчас! Пожалуйста, Марта, познакомьте нас!

— Воля ваша, — сказала Марта и повела меня наверх, в маленькую мрачную комнату — ту самую, что прежде носила гордое название «Children’s study».

Когда мы оказались на месте, навстречу нам поднялись две приятные на вид дамы. Одну из них я узнала с первого взгляда. Это была леди Кэтрин — точь-в-точь такая, какой она запомнилась мне со времени нашей случайной встречи в церкви и какой рисовало ее мое разгоряченное воображение.

Она была уже не молода — ей могло быть лет пятьдесят или около того — но все еще сохраняла свою поистине неземную благородную красоту. Ее серьезное, подернутое матовой бледностью лицо с безупречно правильными чертами несло на себе отпечаток непостижимого величия. Впечатление это дополняли роскошные, едва тронутые сединою волосы, струившиеся вдоль спины и доходившие до самого пояса, и гибкий, грациозный стан. Но особенную, ни с чем не сравнимую прелесть таили ее глаза — огромные, изумрудно-карие, с изумительным разрезом. Глаза Элис Мак-Клори. Эти глаза смотрели на меня с напряженным вниманием, а я чувствовала, что попросту утопаю в их завораживающей бездонности.

Точь-в-точь такие же глаза были и у другой дамы, присутствовавшей в этой комнате. Впрочем, обозначение «дама» не слишком ей подходило, ибо это была молодая девушка лет восемнадцати-девятнадцати, не более. Цвет и разрез ее восхитительных, магнетически завлекающих очей не оставлял сомнений в ее родстве с леди Кэтрин. Разумеется, то была ее дочь. Однако во всем остальном внешность юной леди разительно отличалась от материнской. И хотя девушка была прехорошенькой (струящиеся по плечам изящные завитки светлых глянцевых волос, превосходно сложенная миниатюрная фигура), но тем не менее в ней не было той неповторимой царственной грации, какой была наделена ее мать.

— Леди Кэтрин и ее дочь — тоже леди Кэтрин, — торжественно произнесла Марта, хотя обе знатных гостьи отнюдь не нуждались в представлении, — А это наша Джейн Люси, — продолжала Марта, слегка подтолкнув меня к почтенным дамам, — Ну же, не бойтесь, дорогая, здесь вас никто не обидит.